Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
31 августа (12 сентября) Осман-паша нанес русским третье поражение под Плевной. Из восьмидесяти тысяч солдат, осаждавших крепость, четырнадцать тысяч были выведены из строя в продолжение двух часов.
Под влиянием этой новой неудачи Александр II написал следующее письмо княжне Долгорукой: "Господи, помоги нам окончить эту войну, обесславливающую Россию и христиан. Это крик сердца, который никто не поймет лучше тебя, мой кумир, мое сокровище, моя жизнь!"
Поражение 31 августа (12 сентября) грозило всей русской армии серьезной опасностью.
На следующий день под председательством государя состоялся военный совет. Все были взволнованы, не зная, на что решиться… Новые подкрепления могли прибыть лишь через два месяца ввиду того, что в Молдавии была лишь одна линия железной дороги. С их помощью можно было бы начать лишь зимнюю кампанию, а зима в Болгарии была очень сурова. Уже в сентябре верхушки Балканских гор были покрыты снегом. Трудным вопросом был вопрос о снабжении армии в горной, бездорожной и совершенно разоренной стране. Не лучше ли было бы отступить на левый берег Дуная, прикрыв отступление гвардией, только что прибывшей на театр военных действий?
Примеры предыдущих войн с Турцией указывали на это последнее решение. В 1773,1809,1810 и 1828 годах русская армия вынуждена была очистить уже занятый правый берег Дуная, оставив там небольшие силы для защиты переправ, и провести зиму в Валахии…
Стратегически такое решение вопроса было, быть может, правильно, но этому мешали политические соображения. То, что было возможно в 1828 году, было невозможно в 1877 году, так как необходимо было считаться с общественным мнением. В течение нескольких недель полицейские донесения, получаемые государем, отмечали признаки сильного брожения. При таком положении можно ли было решиться на аннулирование всех достигнутых военных успехов и на откровенное признание, что шестьдесят тысяч солдат бесплодно принесены в жертву? Чем ответит страна на это национальное унижение, на это бегство перед турками?.. Надо было во что бы то ни стало остаться в Болгарии. Это мнение и возобладало в военном совете. Но ни император, ни великие князья и генералы, принимавшие участие в этом обсуждении, не скрывали от себя тех ужасных испытаний, которым подвергала армию зимняя кампания. Всем было ясно, что до возобновления наступления придется принести в жертву тысячи жизней. И все думали не только о потерях на полях битвы, под огнем неприятеля, но и о много более гибельных бичах, уничтоживших столько русских армий: об эпидемиях холеры, тифа и дизентерии.
Император покинул военный совет подавленным и взволнованным. По обыкновению, он облегчил свою душу письмом к княжне Долгорукой: у нее одной он искал опоры и утешения. Ей одной он признавался в непреодолимом физическом и нравственном отвращении, вызываемом у него войной, ее жестокостями и зрелищем раненых и изуродованных, с которыми он встречался при ежедневном посещении перевязочных пунктов и госпиталей. В этих письмах Александра II постоянно повторяется одна и та же жалоба: "При виде всего этого сердце обливается кровью, и я с трудом сдерживаю слезы".
* * *
Решив не прерывать на зиму военных операций, Александр II пожертвовал стратегическими соображениями, уступив политическим. И он был прав.
Ряд неудач в Болгарии и Армении поднял в России бурю негодования. Тщетно старалась цензура смягчить известия о неудачах: краткость официальных сообщений оставляла лишь больше места тревожным догадкам. Русское общество сперва недоумевало: оно не могло примириться с мыслью, что после двадцатилетней подготовки царское правительство обнаруживало перед всем миром те же недостатки и пороки, которые оно проявило во время Крымской войны. Недоумение сменилось гневом, гневом беспощадным и жестоким, особенно ярко проявившимся в националистических московских кругах. Повсюду обвиняли правительство в беспомощности и глупости, чиновничество в бездарности и продажности, генералов в невежестве и неспособности. Издевались над великими князьями Николаем, Михаилом, Александром и Владимиром, неспособными руководить военными операциями и удостоившимися высоких постов по милости государя.
В нападках не щадили и государя. Его обвиняли в бездеятельности. В газетах сообщалось, что государь принимал лишь парады, посещал госпитали, утешал раненых, награждал умирающих, молился за убитых. Это все, конечно, было очень трогательно, но разве этим могла исчерпываться деятельность монарха?
Государь не захотел принять на себя верховного командования. Почему же в таком случае он оставался на театре военных действий? Почему он не возвращался в свою столицу, чтобы вновь взять в свои руки бразды правления? Немало бы ему пришлось поработать, чтобы вернуть министров и чиновников к гражданскому долгу!
Возбужденное общественное мнение не ограничивалось вопросами личной ответственности, но доходило в своей критике до самых основ государственного порядка, указывая на неудовлетворительность абсолютной монархии. В некоторых московских салонах открыто говорили о необходимости изменить причинившее столько зол государственное устройство. И пылкий поборник православия и славянства, главный вдохновитель войны, Иван Сергеевич Аксаков имел мужество потребовать немедленного созыва представительного учреждения.
* * *
В первых числах октября начались суровые морозы. Дул северный ветер, и снежные ураганы бушевали в горах Болгарии.
Заключенный в скучной деревушке, царь переживал тяжелые дни. Тяжелые заботы и постоянные усилия не дать окружающим заметить всю тяжесть своих переживаний сильно отразились на его здоровье. Но самые суровые испытания для Александра II наступали по вечерам, когда он оставался один, читал письма княжны Долгорукой и когда ужасная тоска сжимала его сердце. Врачи, обеспокоенные его резким исхуданием и бессонницей, настойчиво советовали ему вернуться в Санкт-Петербург. Он отказывался категорически: "Я не брошу своей армии до взятия Плевны".
Армия Османа-паши, несмотря на холод и лишения, упорствовала в своем героическом сопротивлении. С 7 (19) июля, дня первого нападения, эти шестьдесят тысяч человек, плохо одетые, запертые в наскоро сооруженные укрепления, отрезанные от всего мира, мучимые голодом и эпидемиями, не получая ни пищи, ни снаряжения, ни под креплений, оказывали сопротивление трем русским корпусам, всей императорской гвардии и сорока тысячам румын.
Создавшееся положение сильно волновало Европу. Все противники России подняли головы. Венгры, которые не могли простить Романовым своего разгрома в 1849 году, открыто проявляли свои симпатии к Турции и старались втянуть своего монарха в войну. Но Франц-Иосиф, уже однажды — во время Крымской войны — удививший мир своей неблагодарностью, делал вид, что на этот раз он сочувствует русским неудачам… и пытался под шумок добиться от Турции платы за свой нейтралитет в виде права занять Боснию и Герцеговину. Венские интриги оживляли в душе Александра II старую ненависть к Габсбургам. "Телеграммы, полученные из Вены, испортили мне немало крови", — писал он 24 сентября (6 октября) княжне Долгорукой. В этом же письме он описывает княжне предательский план венгров, формирующих в Карпатских горах банды партизан, угрожающих путям сообщения русской армии в Румынии.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
