– Ты можешь считать меня сумасшедшей, но, по-моему, он действительно нас слышит и видит… Я просто чувствую его присутствие. – Она подозрительно оглянулась вокруг себя.
– Ты… ты бы не отдала мне этот флакон? На память о нём, – умоляюще протянул руку Сеня. – Ну пожалуйста. У меня ведь совсем ничего от него не осталось.
– Ну, нет! Он мой! Я его выстрадала! И потом, это старинная, очень дорогая вещь. – Вера спрятала флакон в сумку и, обойдя Сеню, решительно направилась в церковь.
– Умоляю!!! – Лёшка в возбуждении запрыгал обезьяной вокруг Сени. – Вымани ты у неё этот чёртов флакон! Чего бы это не стоило! Там же яд! Настоящий! Хоть и приятный на вкус! Я действительно про него забыл – они мне в лечебнице заодно с кромешным адом в голове и память отшибли.
– Я постараюсь, – пообещал Сеня. – Но сам видишь, как она в него вцепилась. Нет чтобы в обычную фляжку залить…
В этот момент у церкви остановилось такси, и из него вышла Кора.
– Ты понимаешь, что там служба вот-вот закончится, – занервничал Сенька, увидев её издалека. – Все выходить начнут, а вы тут разбираться будете… Лёха! Ну?
– Не волнуйся, у меня здесь другие отношения со временем. И у тех, кто входит со мной в контакт, тоже, – заверил его Лёша. – Так что иди спокойно – попрощайся с моей маринованной тушкой.
Те минуты, которые выпали ему, пока Кора расплачивалась с таксистом и шла к церкви, оказались драгоценными – Лёше была подарена неожиданная возможность просмотреть несколько кусков из своей непутёвой жизни. Как если бы невидимая рука прокрутила для одного-единственного зрителя чёрно-белую фильму.
2. Жизнь
(Краткий курс)Впервые Лёша понял, что означает «любить» в биохимическом, человеческом и метафизическом смысле, когда у него родился сын. В нём как будто открылся клапан, заведующий высшими чувствами, наслаждениями совсем иного порядка. Он понял, что давать безраздельно, не требуя и не ожидая ничего взамен, это и есть тот душевный, почти религиозный экстаз, о котором он слыхивал от людей верующих. Ему только что стукнуло тридцать три. Он уговорил Веру рожать почти силой, пригрозив разводом, в случае если она сделает аборт – ей хотелось ещё «погулять», самой побыть ребёнком. Но на него, что называется, накатило – когда она призналась ему, что беременна, его оторвало от земли, и он впервые полетел наяву, а не во сне. Ему, при всём его скептицизме и иронии, когда дело касалось вещей ненаучных, в этот момент было дано высшее знание, что этот ребёнок послан ему, чтобы познать НЕЧТО.
Говорят, что любовь, как и чудо, никогда не бывает полной в тот самый момент, когда её переживаешь. И только воспоминания делают её таковой.
Вся жизнь Алекса, несмотря на место и время рождения, складывалась на редкость удачно – казалось, Провидение работало на него круглосуточно. Он мог бы сказать о себе, как тот герой в знаменитом американском фильме «О, счастливчик!». Всё ему давалось легко, весело, практически без борьбы – золотая медаль, поступление в один из самых престижных вузов страны – МГУ – на журналистику. И там он блистал – перо его, как и характер, было лёгким, ироничным, в меру интеллектуальным, а чувство юмора и компанейскость спасали во многих неоднозначных ситуациях. И хотя отец его всегда ратовал за то, чтобы он получил образование «в твёрдой валюте» – физика, математика, инженерные науки (в этом случае у тебя будут возможности заработка в любой точке мира, цифры на всех языках пишутся одинаково, и физические законы обязательны для всех, говорил он, а гуманитарная ерунда – это для лузеров, у которых голова не варит), Лёша был уверен, что сделал правильный выбор. Инженеры так не тусуются. Их слишком много. А элитные журналисты на вес золота.
С женщинами отношения тоже складывались легко, красиво и без всяких осложнений.
Веру он завоевал, подчинившись азарту: за ней ухаживала вся мужская половина курса. Поженились они сразу после окончания университета. Жили весело и по тем временам безбедно – Верины родители были людьми состоятельными и влиятельными.
Тогда ведь в СССР плохо жило большинство, но всё-таки не все. Были люди и первого сорта, причём миллионы: партфункционеры, «советчики», верхушка армии и ментов, спецслужбы, прикормленная интеллигенция – совписы, совхуды, эпопейщики и ленинианщики, верхушка торговли, а также обслуга этих первосортных, халдеи всех сортов и оттенков, которым было позволено приворовывать. Все об этом знали и старались хоть каким-то боком примкнуть к избранным. Короче, чуть-чуть мозгов, чуть-чуть цинизма, щепотка удачи – и тебе обломится.
Ему и «обломилось» – они принадлежали к золотой советской молодёжи на заре горбачёвской эры. Потом это время будут называть ржавым, затхлым и подлым. А им – молодым, красивым, удачливым – было весело, интересно и почти раздольно. Летом – Сочи, Пицунда, Коктебель. Зимой – горы. Вокруг артисты, писатели, Дом кино, ресторан которого между собой они называли Библиотекой, ЦДЛ, ВТО. Просмотры ворованных фильмов (ещё до того, как они появлялись на экране в стране-производителе), нашумевшие театральные и балетные премьеры с последующими банкетами в присутствии хорошеньких актрис и балерин. И музыка, музыка – диско, Бони М, АББА, Глория Гейнор со своим хитом «I will survive». Всё было доступно, отоваривались в распределителях, питались в ресторанах, ни в чём себе не отказывали.
И плевать на политику. В СССР после Сталина правили политики с изношенными гениталиями, клацающие вставными челюстями, к этим дряхлым истуканам и относились соответственно. Главное – чтобы не мешали жить и веселиться.
А отважные диссиденты – так им и терять было нечего.
Ну, а дальше и вовсе – перестройка, гласность, СВОБОДА! Всё позволено, по крайней мере, словесно. Фрондёрство стало официальной политикой интеллигенции и примкнувших к ней.
Алекса взяли работать в самый модный перестроечный журнал, трибуну всего самого передового и смелого, с его харизматическим лидером К., бывшим на короткой ноге со всей тогдашней кремлёвской верхушкой. Это была весёлая, живая, счастливая жизнь. Конечно, главред кричал, изображая праведный гнев, требовал всё переделать, но глаза при этом сияли таким же азартом, как и у подчинённого ему молодняка. Казалось, всё возможно. Несмотря на кураторов-замов, а на самом деле полковников с Лубянки, на риск влезть на «чужую» территорию, на генетический подкорковый страх, ведь К. был из «того» поколения. Молодёжь его обожала, готова была терпеть и прощать деспотические нотки, дурацкие придирки – только бы участвовать в процессе, быть делателем истории.
Какие страстные и яростные материалы выдавал Лёшка, какие обличительные тексты! Его даже угораздило оказаться в «горячей» точке – в Афганистане. Правда, его там вежливо охраняли от всяческих военных случайностей и снабжали только той информацией, которая была «на пользу». На все его попытки понять, «что мы здесь делаем», ему отвечали нечто невнятное, вроде того, что если не мы, так «америкосы» будут здесь распоряжаться». Но несмотря на все предосторожности, случай попасть в настоящую переделку ему всё-таки представился.
