— Тебе-то хорошо-о, — пискляво заканючила она.
— Мне хорошо? — изумилась Иринка, которая привыкла понимать слова буквально.
— Ты ребенок, с тебя взятки гладки, а меня уволят!
Похоже, Анне Петровне и в голову не приходило, что ребенку может быть больно, плохо и страшно. Она жалела только себя.
Ирина презирала нытиков и паникеров.
— Не уволят, — неприязненно пообещала она. — Я во всем признаюсь. Скажу, что сама на батут залезла, без разрешения. Скажу — вы мне запретили трогать авоську.
— Правда, что ли? Тогда вот что, скажи, что и в зал ты сама проникла. Утащила, мол, у меня ключи и отперла дверь. А?
Иринка, отвернувшись, промолчала, и воспитательница приняла это за знак согласия.
— Вот спасибочки! Палочка ты моя, выручалочка! А то бы мне несдобровать, — обрадовалась она и протянула подопечной шоколадку. Точно так же, как Стив. И не противно некоторым людям быть слизняками?
После этого Нюся окончательно превратилась для Иры Первенцевой в пустое место. Неприятно было даже смотреть на нее, такую льстивую, такую заискивающую, всю какую-то согбенную, и девочка перевела взгляд на окно.
А в стекле, покрытом морозными узорами, с внешней стороны кто-то настойчиво пытался продышать дырочку, чтобы заглянуть в медпункт.
Разумеется, попытки были тщетными: наледь нарастает не снаружи, а изнутри.
Ира, преодолев головокружение и не обращая ни малейшего внимания на протесты Анны Петровны, соскочила с кушетки и принялась дуть на стекло в том же месте из помещения. Но дулось только правым уголком рта, левый, замороженный, оставался неподвижным. Тогда она приложила к ледяной корочке горячую ладошку.
И наконец увидела кусочек чьей-то любопытной физиономии с покрасневшим от холода носом. Из ноздрей вырывался морозный парок и мешал разглядеть остальное.
Двое, пока отгороженные друг от друга, одновременно подмигнули, и между ними возникло взаимопонимание: «Эй ты, давай познакомимся поближе, а?»
Они одновременно отошли от окна…
…и встретились у входной двери интерната.
Мальчишка содрал с головы вытертую кроличью ушанку. Был он маленького роста, и Ира, посмотрев на него сверху вниз, узнала ту самую стриженую макушку, которую успела заметить в момент прыжка из-под потолка спортзала.
— Ты кто? — поинтересовалась она.
— Атос, — последовал твердый ответ.
«Трех мушкетеров» Ира читала не один раз, героями Дюма бредила, а потому ничуть не удивилась.
— А где Портос и Арамис? — спросила она.
— Уехали домой, на каникулы. Скоро вернутся.
— А ты?
— Мне некуда. Мамку посадили.
— Куда?
— «Куда-куда»! В тюрягу, естественно. На целый год, — с достоинством отвечал гордый Атос. Ведь на самом деле его звали граф де ля Фер и в его жилах текла кровь французских аристократов!
Ирино воображение тут же нарисовало его мать в виде ослепительно прекрасной авантюристки Миледи, безжалостно вонзающей в чью-то грудь — естественно, мужскую — изящный кинжал.
Такая женщина уж точно ни за что не связала бы судьбу с каким-нибудь презренным Стивом!
— Ого! — с уважением сказала Ирина. — А твой папка?
Наверняка он должен быть закаленным в боях блистательным героем, граф де ля Фер-старший!
— А! — беззаботно отмахнулся Атос. — Его у меня не было никогда. Я безотцовщина.
Ирина погрустнела:
— Вот и я тоже… теперь. И безматершинница.
Маленькому великодушному графу захотелось утешить ее.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он по-взрослому.
— Не ври.
Зеркало в вестибюле отражало ее во весь рост.
Пластырь над опухшим глазом не мог целиком скрыть огромного синяка, растекшегося от виска до самого подбородка. Рот искривился. А короткие волосы, которые мать обстригла ей перед отъездом, «чтобы проблем меньше было», слиплись от засыхающей крови и торчали в разные стороны, как медная проволока.
— Врунов не выношу.
Атос явно разочаровал ее. Какой же он мушкетер после столь наглой лжи!
Но мальчишка не сдавался.
— Нет, честно! Ты правда красивая. Хочешь, возьмем тебя в Констанции?
— В какие Констанции? Бонасье?
— А в какие же еще!
Она задумалась над этим предложением.
Беспомощная мадам Бонасье никогда не привлекала Иру. Слабачка и дура. Пряталась в каком-то монастыре, как крыса в норе, а потом еще и дала себя отравить! И что только в ней нашел бесстрашный королевский мушкетер? А впрочем…
— Смотря кто у вас д’Артаньян, — уклончиво ответила «красавица».
Атос замялся:
— Пока его нет. Димка хотел, из классической борьбы, но он такой шкафчик! И ест постоянно. Его назначили Портосом.
— Тогда… можно, лучше я сама буду д’Артаньяном?
— Ты?! Девчонка?
— Ну и что.
— Ты и фехтовать не умеешь!
Ирина задохнулась от возмущения. Надавать бы этому Атосу по физиономии! Хотя это не по-дворянски.
Гораздо лучше благородно швырнуть ему в рожу перчатку, по всем правилам! «Вы оскорбили меня, мсье, и я требую сатиф… сатисфакции!»
Только где взять секундантов, не Нюсю же, жалкую, приглашать на такую ответственную роль!
И потом, подаренные папой алые перчаточки остались дома, в Красноярске, мать дала ей с собой только вязаные варежки. Две пары, правда, на смену. Но кто вызывает на дуэль варежкой! Смешно. Все равно что мушкетер в валенках.
А главное — вовсе не хочется ссориться с этим низеньким парнишкой, рушить едва зародившуюся дружбу.
И Ира, сдержав гнев, пригласила:
— Идем, что покажу.
Они свернули в «чемоданную», где во время каникул почти все полки пустовали. Ирина достала свою дорожную сумку с надписью «Спорт» и принялась вываливать из нее вещи прямо на пол.
Наконец добралась до самого дна, где было припрятано ее сокровище, тайком сунутое туда в последний момент, когда мать со Стивом уже спускались по лестнице к поджидавшему такси.
Это был детский пластмассовый набор: исцарапанный в ожесточенных дворовых боях красный щит и коротенькая игрушечная шпажка с обломанным эфесом. Ира любила их так же горячо, как обыкновенные девчонки любят глупых разряженных кукол с неживыми глазами.
— Вот! — торжественно объявила она. — А ты говоришь — не умею фехтовать.
Атос серьезно рассмотрел оружие, взвесил его на ладони. Некоторое время размышлял, почесывая подбородок в том месте, где у графа должна бы находиться острая бородка.
