Люблю ли я эту неряшливую каланчу со швейцарским акцентом? По крайней мере ради него я отказалась от своей холостяцкой жизни. Похоже, что да. И, несмотря на жуткие сомнения, не стала позорить его перед родителями, когда он сделал мне предложение. Но было ли это той большой любовью, которую воспевали средневековые миннезингеры[38]и пропагандирует современный Голливуд? И выдержит ли эта любовь «до тех пор, пока смерть не разлучит нас»?
Судьба была ко мне в этот день благосклонна. Благодаря веселому тириликанию я была избавлена от необходимости давать ответ.
— Хей! Вот так встреча? Мы рады тебя снова видеть! — Перед нашим столиком вынырнули Кнут, Матце и таксик, тяжело нагруженные пакетами с покупками из всех магазинов Штутгарта. Этот город как был, так и остался большой деревней.
Оба сердечно расцеловали меня, словно мы были старыми друзьями, а не познакомились только вчера на исповеди моей подруги по йоге. Таксик лизнул поочередно мою щеку и мою чашку с «латте мачато».
— А кто эта симпатичная дамочка? — воскликнул Кнут и поцеловал Шанталь.
Шанталь имела совершенно ошарашенный вид.
— Знаю, знаю, — не останавливался Кнут. — Это твоя спутница жизни. Я так сразу и сказал Матце, эта женщина — лесбиянка. Разве я не прав? Комбинезон чик цвета радуги не даст соврать!
Шанталь съехала с табурета, обитого кожзаменителем.
После обеда в этот субботний день Урс мечтал совершить вылазку на природу со своими родителями и со мной. Попутешествовать в Унтертюркхаймер Вайнберген или осмотреть Людвигсбургский дворец, но я наотрез отказалась:
— Я горожанка до мозга костей, мне нужен твердый асфальт под ногами, и пропахший бензином воздух. Когда я отваживаюсь выйти за пределы центра, меня бросает в дрожь!
Урс хотел меня игриво схватить, но промахнулся.
— Ай-я-а-а! — Я взмахнула руками в приеме, смахивающем на кун-фу, и наскочила на него.
И… к несчастью, попала в его мать, которая в этот момент открыла дверь. Синее пятно на ее ляжке быстро почернело.
После чего Шанталь, сославшись на мигрень, исчезла в нашей спальне. Урс и его папочка смастерили нечто вроде защитного экрана от любопытных взглядов на нашей веранде, а я сидела за новеньким кухонным столом из «Интерио» и размышляла, почему это судьба с завидной регулярностью раздает смачные пощечины именно мне.
— Скажите, а ваша дочь на самом деле бисексуальна?
Мы сидели вшестером перед рестораном «Пленум» в Верхнем парке и потягивали шампанское: мое сокровище и я, его родители и мои родители.
Вечернее небо дивно переливалось всеми оттенками красного, а певчие птицы в радиусе трех километров от Старой оперы заливались в полные грудки при виде такой красоты. Слышался смех детей, которые перед сном гуляли с родителями в парке, чтобы сладко слипались глазки. Но все это не могло меня обмануть. Я знала: это вечер в аду.
— Как вам могла прийти в голову такая абсурдная мысль, моя дорогая? — ядовито осведомилась моя мать в сторону моей свекрови «ин спэ», которая задала этот провокационный вопрос.
— У меня есть на то основания, — зловеще возвестила Шанталь.
Моя мать, которая по случаю посещения оперы и знакомства с будущими сватьями облачилась в вечернее платье из «ламе»[39]с золотой нитью и выглядела в нем как опереточная адмиральша, получившая увольнение на берег, поджала ненакрашенные губы.
— Возможно, вам, уроженке консервативной Швейцарии, жизнь моей дочери и видится несколько более свободной, чем вы привыкли, но, поверьте, моя малышка никогда не погрешила против приличия и морали.
Именно этот упрек мать и бросала мне постоянно, а высоконравную жизнь моей до смерти скучной сестры Инки расписывала в ореоле сияющей славы. Но перед лицом Шанталь она защищала меня, как львица своих детенышей.
— Вы, по всей видимости, не космополитка, иначе вам было бы известно, что мы в Швейцарии чрезвычайно прогрессивны, и в общественных воззрениях тоже.
На Шанталь Штурценэггер был длинный до полу ансамбль от Версачи с жемчужной вышивкой.
Не хочу показаться непочтительной, но моя мать и Шанталь, сидевшие друг возле друга, напоминали Дик и Дуф.
Оба отца между тем — неприятно задетые петушиным боем своих супруг — упорно смотрели в свои бокалы.
Мы с Урсом держались за руки.
— Позвольте вам заметить, — рычала моя мать своим командным голосом, — как бы далеко человек ни заехал, он остается самим собой, куда бы человек ни шел, он с собой не расстается. Не сказал ли это уже Ральф Вальдо Эмерсон?
Она толкнула моего отца локтем в бок, требуя поддержки. В результате чего он залил шампанским брюки от смокинговой пары Амадео Штурценэггера.
— Ах, боже мой! — воскликнул папа.
— Водой это быстро смоется! — воскликнул Амадео.
Оба пожилых господина синхронно вскочили и со счастливыми лицами поспешили в недра ресторана в мужской туалет.
Повезло!
А мне где взять машину времени с компенсатором, если потребуется бежать?
— Папочка, подожди, я помогу! — воскликнул Урс и полетел за ними.
Жалкий предатель! Оставить меня одну с этими бойцовскими петухами, пардон, курочками!
— Могу я за вами поухаживать? — попыталась я отвлечь дам, взявшись за бутылку.
Обе смерили меня мрачными взглядами. Шанталь — потому что не хотела терять свое золотце с кем-то вроде меня, а моя мать — потому что была в обиде, что мы с Урсом помолвились за ее спиной и без ее благословения, да еще в присутствии Штурценэггеров[40].
