* * *
Ольга замолкла.
— Ну, а дальше? — затормошил её Флинт.
— Дальше я не знаю.
С таким концом истории Флинт не хотел соглашаться.
— Неужели ваша прабабка всю жизнь прожила одна?
— Почему одна? С нею были Игнац и Василиса.
— И никогда — любимого мужчины? Я бы дорисовал ваш рассказ: однажды к домику на болоте, несколько суток проблуждав в лесу, вышел больной, изможденный человек. Он застрелил оскорбившего женщину подлеца и теперь скрывался от властей…
— Фантазия у вас! — подивилась Ольга. — А ведь с прабабкой действительно произошла какая-то история. К сожалению, подробности мне неизвестны… Знаю только, что среди местных жителей ходили слухи, будто на болоте живет ведьма, и они пугали ею своих детей…
— А кто был отец вашей прабабушки, не знаете? Может, он тоже занимался магией?
— Не хотите сказать — колдовал? Тоже. Про чудачества с его исчезновениями, переодеваниями тоже до сих пор рассказывают, но, думаю, дед умел кое-что и посерьезнее…
— А дед вашего деда?
— Вы слишком многого от меня хотите, Флинт!
— Но это же интересно: целый род колдунов! Значит, такие способности передаются по наследству?
— Выходит… Иной раз даже через поколения.
— А ваши братья, сестры?
— У меня их нет. Род Астаховых прервется со смертью дяди Николя — ему уже сорок лет!
— Дряхлый старик… Да у него ещё может быть не один ребенок!
— К сожалению, дядя всегда был женоненавистником.
— Бог с ним! А род Поплавских?
— Я о них почти ничего не знаю. Кстати, у Черного Паши остался один парень — Ян Поплавский… Бывает же так?! Он оказался моим родственником как раз по той линии.
— А он случайно не колдун?
— Да, и гораздо сильнее меня.
— Тогда о нем волноваться нечего: превратит всех контрабандистов в свиней и уйдет, куда глаза глядят!
— Вы не понимаете… Наши способности — это совсем не то, о чем вы читали в сказках. Здесь нет никакого волшебства — только умение.
— А откуда оно появилось, умение? У кого вы учились? Молчите? Хорошо, зайдем с другой стороны: с кем вы разговаривали в тот день, когда лечили мое плечо?
— Я говорила вслух? — удивилась Ольга.
— Нет, но вы шевелили шубами.
— Мало ли… Во сне вы тоже шевелили губами…
— Не хотите говорить?
— Вы не поверите или, как Станислав, будете сторониться меня.
— А разве вам не безразличны мои чувства?
— Не безразличны! To есть, конечно, мне все равно, какие чувства я у вас вызываю… Для меня главное — благополучно добраться до России…
— Да, и опять попасть в лапы Черного Паши!.. Понравилось путешествовать в гарем?
— Послушайте, Флинт, вы постоянно грубите, вызываете на ссору; вы вообще ненавидите женщин или только меня? Может, вы хотели умереть от гангрены или поближе познакомиться с гильотиной, а я вас лишила этого удовольствия?!
Молодой капитан, не ожидавший от неё подобного взрыва, смутился.
— А зачем вы вообще меня лечили?
— То есть как это — зачем? Такая вещь, как милосердие, вам неизвестна? И этот человек цитирует Шекспира!
— Видите ли, госпожа как вас там, трогательной истории о мальчиках-сиротах, повстречавших добрых дядь-самаритян и теть-самаритянок со мной не случилось. Оставшись один-одинешенек в четырнадцать лет, я прошел жестокую школу жизни, где подростков бьют смертным боем якобы для их собственного блага; где горькие пьяницы-матросы заставляют их пить стаканами водку, а потом держат пари: упадет ли опоенный ими ребенок за борт или останется на плаву; где стареющие проститутки, чтобы потешить себя и подруг, лишают обездоленных мальчишек целомудрия…
Ольга почувствовала, будто кто-то ледяной рукой сжал её сердце и, не думая больше о себе, о своей гордости, о приличиях — какой там моветон! она порывисто шагнула к Флинту и обняла его:
— Сашенька, бедный ты мой!
И заплакала. Может, сказалось напряжение последних дней, может, иссякло её по-женски хрупкое мужество, но она плакала так отчаянно, так горько, словно этим слезами хотела исторгнуть из себя всю горечь и муть, мешавшие ей жить и дышать…
Но и Флинт не оказался тем кремнем-мужчиной, каким хотел выглядеть. Он обнял свою нечаянную подругу по несчастью, гладил её по спине, и предательские слезы чертили мокрые дорожки на его загорелых щеках.
Девушка все никак не могла успокоиться; всхлипывала, вздрагивала и прижималась к нему не как к возлюбленному, а как к товарищу, который может ей посочувствовать, потому что и у неё никого нет, и она — сирота, одна на белом свете! Бедный Вадим! В эту минуту Ольга о нем даже не вспомнила! А дядя Николя был так недосягаемо далек, что представлялся ей теперь фотографией в семейном альбоме…
— Ну-ну, будет! — успокаивал её Флинт, тронутый неподдельным сочувствием.
Он поднял Ольгин подбородок, чтобы вытереть её мокрое от слез лицо, и замер: на него смотрели ясные зеленые глаза — как листья кувшинок на воде: нет, как зеленые сливы после дождя в саду его детства… Почему он раньше не замечал, какие у неё удивительные глаза? И как их взгляд может проникнуть в самую душу! Но ведь там, в его душе, уже ничего нет! Она вымерзла. Закаменела. И эта нежная зелень лишь сломается о её твердую корку. Из глаз Ольги будто пролились лучи; тронули каменистую корку и легко разломили её. А оттуда вырвалась горячая, обжигающая лавина и затопила его с головы до пят.
Как больно и сладко это освобождение! Как долго ждал он ее! Все-таки пришла. Спасла. От болезни, разъедающей душу, точно проказа. От злобы и ненависти. От грязи. Вытащила!..
— Оля! — попробовал он на язык. Имя легло уютно, как в гнездышко.
— Что? — шепотом спросила она.
— Ты знаешь, что случилось?
— Хочу знать… и боюсь!
— Я влюбился… в тебя.
— И я — в тебя.
— Что же мы будем делать?
— Топиться, — сказала она без улыбки. И вздохнула.
— Ты жалеешь? — нахмурился он.
— Что ты, разве такое возможно?
— Тогда я не понимаю…
— Я замужем! — выпалила она, точно бросаясь в прорубь.
— Как? — он все ещё держал её за плечи, боясь отпустить — вдруг она тут же улетит или просто исчезнет. — Разве ты замужем? Давно?
— Второй месяц.
— Я не могу в это поверить… После того, как мы нашли друг друга?!
Он бессильно опустил руки.
— Ты его любишь…
