Агнес накрывает на стол, и вскоре они едят суп на кухне, сантехник Бренне и его помощник соглашаются на второе пиво. Сванхильд и Уле забегают посмотреть на чудо в подвале, оно сверкает так, что лучи согревают ноги на кухонном полу, да, кажется, оно просто живое.
— Значит, хотите навести здесь порядок? — спрашивает Бренне.
— Да, в этом все дело. Надеюсь, все будет хорошо. С та-кой-то машиной в подвале. Выпьем за нее!
Сантехник благодарит за третье пиво.
— Как суп?
Да, суп вкусный и сытный. Время на кухонных часах приближается к пяти, и кажется, стрелки ползут еле-еле. Сантехник выглядит все тоскливее и тоскливее, ведь его мать только что умерла, и настала пора показать ему библиотеку.
Нина берет дощечку и показывает ему. Агнесс выжгла имя красивым шрифтом. Он тяжело встает, качается и хватается за край стола.
— Мы собрали ее книги, — торопливо говорит Нина, кажется, он смущен. — Нашли на блошином рынке в выходные и собрали в библиотеку пансионата рядом со столовой на радость гостям, тем, кто не может уснуть прохладными осенними вечерами перед печкой, тем, кто нуждается в утешении, несчастным в любви.
Она закрывает рот. Бренне отвернулся и смотрит через кухонную дверь, сквозь холл в гостиную, где на полках стоят книги, красные отдельно, синие — отдельно, рядом с бирюзовыми и фиолетовыми, отталкивает стул и заходит в гостиную, они встают и идут следом.
Он останавливается посередине комнаты, переводит взгляд от зеленых к красным и коричневым, подходит ближе, вынимает одну книгу, открывает, смотрит на подпись на титульном листе и роняет ее на пол, вынимает еще одну, открывает на титульном листе, видит подпись и роняет книгу. Он открывает четыре книги и роняет их все, а потом опускается в глубокое кресло с испорченными пружинами, оно ломается под его весом, и он оказывается на полу, с коленями, задранными к подбородку, и не делает никаких попыток подняться. Осхильд Бренне — его жена, рассказывает он, заикаясь, она вовсе не умерла, а живет в Америке, куда внезапно отправилась в среду три месяца и шестнадцать дней назад вместе с его тогда еще лучшим другом. Ничего не оставила, только записку на кухонном столе, в которой сообщала, что покидает его, с кем покидает, новый адрес, и просьба послать туда книги, поскольку отъезд случился несколько неожиданно. В конце она желала ему хорошего лета. Он пытался сжечь их, но огонь их не брал. Через несколько дней он начал паковать книги в мешки для мусора, но это требовало немало времени и к тому же изрядно утомляло, надо было перебирать каждую книгу, а некоторые стояли так высоко на полках, что приходилось вставать на стул, чтобы дотянуться до них, у него заболела правая рука, и он бросил это занятие. Потом он прочел объявление в местной газете, что школьный оркестр собирает предметы для блошиного рынка, в тот же день они приехали и сделали всю работу за час, он не думал, что снова увидит книги, да они теперь на себя и не похожи, сказал он.
— Мы сняли суперобложки.
Он протягивает руку и берет ближайшую книгу с пола, она открывается сама по себе, и на первых строках страницы видны жирные линии. «Как хорошо: есть еще бревна на свете, и лесные склады еще есть. В бревне ведь могучий покой и такой большой свет, что озаряет все напролет вечера каждое лето»[3].
Он захлопывает книгу и всхлипывает:
— Вот это я помню, она мне это читала, и я даже понял!
Он кидает книгу об стену, потом неожиданно начинает смеяться.
— Она бы наверняка интересовалась мной больше, если бы я был персонажем в книге.
Он снова всхлипывает.
— Но, между прочим, — заикается он, — она теперь этих книг не читает.
Он громко смеется, Нина смеется вместе с ним, Уле тоже смеется и с облегчением хлопает в ладоши, но смех водопроводчика скоро переходит в рыдания и всхлипы, и в библиотеке становится тихо, Уле закрывает лицо руками, чтобы ничего не видеть.
Те разы, когда она читала ему вслух, говорит Бренне, она смотрела на него поверх очков из глубины дивана, и спрашивала, не помешает ли.
— Нет, — отвечал он тогда и прекращал свои дела, смотрел на нее, хотя не всегда был одинаково внимателен, особенно в последние годы, потому что примерно знал наперед, что случится. И она читала вслух. А он никогда не понимал, почему она читала именно эти строки, а не те, что перед ними или после. Она спрашивала: «Правда, замечательно?» Или: «Как точно!» Или: «Смешно ведь?» Он кивал, но на самом деле думал, что вовсе это не замечательно, не точно и не смешно. А теперь, когда она уехала, он искал среди книг какие-нибудь прочитанные ею отрывки, чтобы расшифровать их и понять, что она хотела ему сказать, когда просила почитать вслух в гостиной и появлялась из своего угла на диване, из-за очков, приближаясь к нему именно с этими словами, ни до них, ни после. Но он ничего не выяснил, она осталась тайной, и труднее всего было освободиться от ее слов.
Удивительный день. Сванхильд опускается на колени рядом с креслом и шепотом рассказывает водопроводчику, как ее бросил отец Уле, чтобы он понял, что есть люди, которым еще хуже.
Он сомневался всю ее беременность, говорит она, и она ходила в вечном страхе, что он исчезнет, иногда он пропадал по нескольку суток. Когда начались схватки и она должна была ехать в больницу, его тоже не было дома, она оставила сообщение на автоответчике, где она, и положила на свою половину двуспальной кровати записку, где было написано скорее шутки ради: «Забронировано для Сванхильд Энгельсгор». Когда она вернулась домой с ребенком, записка лежала на плите, там она и оставалась в течение трех дней, а на четвертый день, когда она пришла домой, сделав какие-то дела, записка была приколота булавкой к самому Уле. Больше она его не видела, только слухи доходили, что ее половина кровати часто посещалась в те дни, когда она лежала в послеродовом отделении. Алиментов она никогда не получала.
Они признают, что история такая же гнусная или даже похуже, но непонятно, насколько она может облегчить нынешнее несчастье сантехника.
— Более того, — все не унимается Сванхильд. Теперь она любит женатого мужчину. Они вместе уже десять месяцев. В первый месяц он говорил, что очень скоро разведется. Но этого до сих пор не произошло. Он появляется на выходных раз в две недели, пока жена и дети думают, что он на рыбалке. И только несколько недель назад она прочла в местной газете, что у него родился еще один сын, в газете была фотография всей семьи, улыбающейся в больничной палате у роженицы. И тем не менее она не смеет говорить что-либо или спрашивать, когда он появится, потому что он появляется как всегда, будто бы ничего не произошло, а она так боится, что он перестанет появляться и исчезнет, как отец Уле; с каким удовольствием она начала бы новую жизнь в Америке, если бы только кто-нибудь ее туда позвал.
Сванхильд рыдает в объятиях Бренне:
— На улице весна, а в душе у меня — осень!
