— Она была моим агентом. Не путай времена.
— И я читал твою книгу? — Его голос звучал почти заискивающе, будто он говорил с ребенком. А новый плюшевый мишка тебе нравится? Из-за жужжания тренажера я с трудом разбирал слова.
— Ты думаешь…
— И ты до сих пор молчал?
— Ты думаешь, я тебя просто так выбрал? Спичку вытянул?
— А что я сказал? Ну, о твоей рукописи…
— Когда писал вежливый отказ? Сам знаешь, похвалил стиль, внутренний мир главного героя. Отметил ограниченную точку зрения, подчеркнул, что роман страдает некоторой агорафобией. Спасибо, что ознакомили нас со своей рукописью. Искренне ваш, Роберт Партноу. Моника подождала три недели, а потом сказала, что мне лучше поискать другой вариант.
— Очень жаль, — проговорил Боб.
Я откашлялся и посмотрел на холодильник в углу. Вдвое меньше обычного, зато вдвое мощнее, по крайней мере именно так говорил продавец. Кожаный портфель Боба так и лежал прямо на холодильнике.
— Эван, если честно, я не помню, о чем твоя книга. Расскажи.
— У одной женщины из Милуоки агорафобия. У этой женщины есть обезьяна.
— Нуда, — кивнул Боб, все еще продолжая идти по дорожке, — помню-помню. Милуоки, обезьяна…
— Обезьяну звали Сесил.
— Я не читал твою книгу. Ее читала одна из моих ассистенток, Мелани. А потом мы ее обсудили.
Боб увеличил скорость на тренажере. Похоже, воспоминания о моей книге вывели его из себя. Захотел от меня сбежать? Жалкая попытка, но она помогла мне сообразить, что Боб так и не смог привыкнуть к боли. Наверное, он к ней никогда не привыкнет. Да, он стал больше тренироваться, но помогло ли это взрастить внутренний стержень? Интересно, он вообще понимал, какой вес ему предстоит сбросить?
— И долго вы ее обсуждали?
— Наверное…
— Только честно.
— Ладно, честно. Пару минут. От силы минут пять.
— А зачем вообще было о ней говорить?
— Такой у нас порядок. Я выслушиваю отчет. В данном случае отчет Мелани. У меня, само собой, есть письменный вариант, но…
— Большой отчет?
— Как правило, с полстранички.
Кажется, я задел Боба за живое.
— Если только книга не представляет собой что-то особенное. А иногда нам трудно решить.
— Так она составила отчет и…
— Представила его мне. В устной форме.
— А письмо? — не унимался я.
— Наверное, она и письмо сочинила. А я подписал.
— Ты вообще его читал?
— Конечно, читал. — Боб потянулся за полотенцем и вытер лоб.
— Врешь, — бросил я.
— Нет. — Боб смотрел поверх моей головы. — Я всегда читаю то, что подписываю.
— Рукопись, Боб… Ты ее не читал. И Мелани не читала.
— Может, она и пролистала…
— Я не посылал тебе рукопись. — Я раскинул руки, словно пытаясь остановить машину на пустынной дороге.
— Ты же сказал…
— Знаю. Я все придумал.
— Так это ты врешь!
— Да, Боб, в некотором смысле.
— А сам роман ты вообще написал?
— Про женщину из Милуоки и обезьянку по имени Сесил? А как ты думаешь?
Мы одновременно оглянулись на песочницу. Мне было интересно, видели ли дети наш поцелуй. А их родители и няньки?
— Если с описаниями у тебя туго, скажи, что тебе удается. — Я решил вернуться к первоначальной теме разговора.
— В литературе? Как правило, диалог. Иногда мысли персонажей. Может, мне стоит переехать в Амхерст, стать старой девой и писать стихи?.. А тебе что удается?
— Немногое. — Я поколебался, но все же решил открыться. — Мне вообще тяжело работать.
— В смысле — каждый день?
— Да, — кивнул я. — Если честно, у меня довольно долго был творческий кризис. До последнего времени. Порой нелегко приходилось.
— А сейчас ты что пишешь? — Промис быстро шагнула ко мне и поцеловала в щеку.
Она сделала это так, будто собиралась сорваться с места и бежать. Ее движение навело меня на мысли о магазинных кражах.
— Начал недавно одну вещь, — улыбнулся я. — Рассказ. А может, и роман.
— О чем? — Промис рассмеялась и покачала головой. — Глупый вопрос, знаю. Извини. Мама и ее друзья все время меня спрашивают, а я не знаю, что ответить.
— Я пишу о человеке, который похитил другого человека, — ответил я и тут же понял: общие слова.
Сюжет, конечно, не старый как мир, но что-то вроде. Неудачник похищает успешного героя и пытается завладеть его волшебством. Прозрение? Нет никакого волшебства, все дело в упорстве.
— Он держит пленника в подвале, — добавил я. — В клетке.
— Как зверя, — кивнула Промис.
— Клетка довольно большая, вроде тюремной камеры. Там беговая дорожка, чтобы упражняться, и этот, как его, пластмассовый туалет…
— Биотуалет?
— Точно.
Подсказка Промис значила столь же много, сколь и ее жадный поцелуй минуту назад.
— А зачем?
— И как это?
— Почему ты спрашиваешь? — Боб удивился. — Тебе что, интересно?
— А какая тебе разница, интересно мне или нет?
Боб покачал головой, закатил глаза и отложил на колени раскрытый «Ньюсуик». На обложке женщина в лабораторном халате и защитных очках щипцами держала обычную хозяйственную губку. Заголовок гласил: «Безмолвные убийцы».
— Как спать с мужчиной вместо женщины? Ничего особенного. По крайней мере мне так кажется. Порой даже хочется, чтобы разница была более очевидна.
— Выходит, ты бисексуал?
— Выходит, так.
— Выходит?
— На самом деле все не так просто. Словно ты одновременно гомосексуалиста гетеросексуал — по отдельности, а не одновременно. Трудно объяснить. Я как бы разделен на две части.
— Я тоже, — хмуро признался я, раздумывая о внутреннем делении и о моих собственных ста семи противоречиях, среди коих способность мило беседовать с узником, которого я же сам посадил в клетку. Я вполне мог оценить всю странность ситуации.
— А сам-то ты? Какая у тебя ориентация?
Странный вопрос, подумалось мне. Неужели кто-то может специально выбрать ориентацию? Вопрос Боба ассоциировался у меня с оружием, а не с женщинами. Сначала я представил себе пистолет, приставленный к голове. Постепенно пистолет в моем воображении трансформировался в палец — ежедневное напоминание о том, что сначала надо подумать, а уж потом действовать. Не глупи. Любимая фраза моего отца. Когда сын-подросток выводил его из себя, он обычно приставлял палец к голове, чтобы воззвать к моему рассудку. Подумай!
