Его тело — восхитительная смесь ангельской чистоты и опустошающей дьявольской силы.
— Ты меня больше не любишь.
— Нет, — ответила я.
— Это ты меня больше не любишь, — сказал он.
— Что нас разлучает? — спросила я.
— Мы, — ответил он.
— Если хочешь уйти — уходи, — сказала я.
26
Теперь я знаю, кто такая Виола.
В течение этих недель у нее было много лиц, и она занималась любовью с ним много раз, я видела их в кафе во время обеденного перерыва — они трогательно держались за руки. Она все время смеялась, ее тело преображалось, как мягкая глина, каждый раз становясь новым. Он любил ее всегда, какими бы ни были ее лицо и голос.
Я познакомилась с Виолой вчера в зоомагазине, где она работает. Она молодая, некрасивая, думаю, что и остальные не особенно красивые, но она — это именно его тип. Первое, что мне пришло в голову, — избить ее не смущаясь — отстраненно и осознанно. Под ее обтягивающей футболкой — две гигантские груди.
Мужчина в магазине позвал ее по имени — Виола.
Я стиснула зубы.
Она посмотрела на меня приветливо и сказала:
— Ты что-то ищешь? Я могу тебе помочь?
Если ты действительно хочешь мне помочь, помоги мне удалить эти жуткие образы, которые поселились в моем воображении. Я прошу тебя, надень трусы, слезь с дивана, собери волосы, заплети их в косу, сделай макияж и застегни молнию на сапогах. Закутайся в шарф и надень пальто. Когда будешь выходить, не прощайся с ним, просто прошепчи: «Мы виделись в последний раз. Ты был замечательным» — и посмотри на него — сильного, голого, не понимающего, почему ты уходишь.
И когда ты выйдешь из этой проклятой двери, не плачь, милая. Не плачь, ты делаешь мне слишком больно. Твои зеленые глазищи могут больше не увидеть солнца, я могу ослепить тебя светом своего пламени.
Виола смотрит на меня, пока я мысленно просматриваю фрагменты этого жуткого фильма.
— Ты Мелисса, правда? — спрашивает она.
Я киваю и неуклюже отвечаю:
— Да, а что?
— Я тебя видела несколько раз по телевизору. Ты мне симпатична. — Та же улыбка. Какого хрена? — Я читала и твою книгу, — продолжает она. — Мне очень понравилось, правда, может быть, я бы написала по-другому…
Жопа, дерьмо. Покажи мне, что бы ты сделала. Сейчас. Возьми бумагу и ручку и напиши книгу, если можешь. Но ты умеешь только скакать на члене мужчины, который принадлежит мне и никогда не отдастся тебе так, как он отдался мне.
— Мне ничего не нужно, спасибо. Извини, я должна идти, — говорю я, направляясь к выходу.
Она молча смотрит, как я ухожу, и я отчетливо вижу, как ее глаза превращаются в зеленую бездну, в которой я скоро, очень скоро пропаду.
27
Прошло всего несколько недель после этой ночи в Козенце, мы ехали в поезде, который вез нас туда, где мы должны остаться вдвоем и отпраздновать Новый год.
— У тебя есть идея, куда мы можем поехать? — спросила я его.
— В спокойное место, — ответил он, — подальше от всех.
Так мы сняли красную лачугу, окруженную деревьями, затерянную в тенистых холмах. Она была красная, как вишня, красная и маленькая.
Там внутри, говорили мы, встречаются наши ночные сны, где бы мы ни находились.
«Когда мы будем далеко друг от друга, наши сны придут сюда и встретятся, мы увидим, как они сплетаются в воздухе и танцуют, обнявшись, под звуки симфонии, которая еще не написана», — говорил мне Томас.
Внутри дома стены были желтыми, а полы кирпичными, и, если ходить босиком, можно почувствовать, как едва заметное, слабое тепло распространяется по всему телу.
Выйти, единожды войдя, было почти невозможно. Мне казалось, над постелью витал горький дурман, который не давал нам подняться. Три дня пролетели как часы, минуты, секунды; мы перенеслись в другую галактику, в другие миры. В этом красном мире, спрятанном на огромной зеленой груди, билась любовь — гигантская, потерянная, удивительная любовь, которую мы пили медленно и долго, большими глотками, любовь, которая позволяла нам наслаждаться друг другом, не погружаясь в глубокую, слепую темноту страсти.
Его тело было нежным, я лежала на нем и не чувствовала опасности.
«Если нам придется когда-нибудь расстаться, — сказала я, — кому я буду рассказывать смешные истории? Когда со мной случается что-то смешное, мне не терпится рассказать об этом тебе».
И кому я рассказываю смешные истории теперь? Со мной случается что-то по-настоящему смешное?
Не знаю, не думаю.
Может быть, в том, кого я спустила в канализацию, не было ничего человеческого, но это был плод удивительного чувства, название которого я забыла.
28
Сегодня утром, в четыре часа, меня разбудил голос. Он звал меня. Это была женщина в черном, со вскрытыми венами.
Я смотрела на нее в ужасе, она ехидно ухмылялась.
Часто в кошмарных снах я чувствую давящий груз, который не дает кричать, попросить помощи, бежать. В реальности со мной такое тоже случается, особенно когда я не могу понять, где я и мои страхи.
«Возьми ее», — сказала женщина, кивнув на ручку, лежащую на столе.
Я не двинулась.
«Возьми ее, я тебе сказала!» — тонкие губы не шевелились, но я ее понимала.
«Что я должна делать?» — спросила я, испуганная, но заинтригованная.
«Ты знаешь, что должна делать. Не прикидывайся идиоткой, возьми эту хренову ручку. Давай быстрее».
Я взяла ее так, как брала железную линейку вегатеста[12]на приеме у гомеопата. Сжала ее со всей силы.
…Я подошла к нему. Он беспокойно спал, откинув простыни. Губы приоткрыты, длинные пушистые ресницы. Во сне он был похож на очень красивую девочку.
Я поднесла ручку к его груди, мне хотелось разорвать его. Потом съесть и переварить.
Я долго смотрела на него, и мои глаза наполнялись слезами. Прижала ручку к его груди, но не воткнула глубоко. На его белой коже появилась капелька крови.
Мне вдруг вспомнилась строчка из песенки: «Может, это не очень законно, но тебе так идут синяки».
