Немного погодя она услышала, как распахнулась и снова закрылась дверь. Ох, подумала она. Послышался голос первой старушки.
Сначала это были несколько невнятных фраз. Потом до нее дошло:
«Я хочу отделаться от нее. Можете вы что-нибудь в этом смысле сделать?»
Сердце второй старушки забилось так сильно, что она покачнулась на ящике. «Может, послышалось?» — подумала она. Но нет, это было произнесено отчетливо.
Доктор вновь забубнил нечто неразборчивое.
«Чудоюдорыбакит», — послышалось ей опять.
«Остаться с ней, это себе приговор подписать», — продолжала первая старушка.
«Чудоюдорыбакит», — сказал доктор.
Потом вторая старушка услышала хруст шагов по гравию, из-за угла. Она быстро спрыгнула с ящика и спряталась за кустом цветущего рододендрона, под липой.
«Что же мне сказать, если она меня тут увидит? — подумала она. — Что я что-нибудь потеряла? Да с чего бы это вдруг? Или что я заблудилась? Но заблудиться, здесь? Да нет, какая чушь».
Она сидела там, скорчившись, еще какое-то время. Шаги уже давно смолкли.
Тогда она выбралась из-за куста и снова влезла на ящик. Но в приемной уже звучал другой голос.
Вторая старушка вышла из садика и увидела первую. Она припустилась за ней со всех ног, догнала ее и схватила за плечо.
— Я все слышала, — сказала она, ловя ртом воздух.
— Ну и что ты слышала?
— Да то, что ты отделаться хочешь от меня.
— С чего ты взяла?
— Я подслушивала под окном.
— Под окном? — переспросила первая старушка. — Под окном приемной? У доктора? В самом деле?
Она немного помолчала. Потом сказала:
— А знаешь, что это уголовно наказуемо, что тебя за это вообще даже могут посадить в тюрьму?
— Желание от кого-то отделаться — это тоже уголовно наказуемо.
— Это совершенно ненаказуемо. А вот у доктора подслушивать — это да.
После этого они пошли домой, одна впереди другой.
Придя домой, они молчали. Однако время от времени бросали друг на друга разъяренные взгляды.
«Ну, я тебе покажу», — думали они.
Они поужинали и улеглись спать.
У них была всего одна кровать. Узкая железная койка с продавленными пружинами. Они проспали на ней вместе пятьдесят лет.
Они не знали, как им поступить, старались не касаться друг друга. Но когда это им не удалось, они все же обнялись, поцеловались и тихонько покусали друг друга за ушко. «Из-за нищеты нашей я тебя целую», — думала одна старушка. «Можно подумать, такое уж это райское наслаждение», — думала с презрением вторая старушка. Однако они делали вид, что их это совершенно не трогало. Это ведь тоже что-то означало.
У них была темная, захламленная спальня, заросшая паутиной, увешанная пожелтевшими гравюрами, разгороженная темно-красной ширмой. У стены стоял тяжелый буфет с ящиками, набитыми упакованными в пергаментную бумагу серебряными ложками, ножами и вилками. Над ним висела фотография их обеих, сделанная на море пятьдесят три года назад.
Гудели мухи. Это было начало лета. На окраине города.
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ.
Однажды к ним в дверь позвонили. У порога стояла огромная краснолицая старуха, всклокоченная, в роговых очках и с длинными ногтями, покрытыми фиолетовым лаком.
— Знаете меня? — спросила она.
— Нет.
— Я на этой же самой улице живу.
— Ах вот как, — сказали старушки.
— Никогда, что ли, не встречали меня?
— Нет.
— В самом деле?
— В самом деле.
— Я страдаю редкой разновидностью нервного расстройства.
— О.
— Хотите, поподробнее расскажу?
Старушки промолчали.
Толстуха вошла в комнату и уселась за стол. День клонился к вечеру. Она рассказывала о себе, осталась к ужину и не собиралась уходить домой. «Нет-нет, — сказала она, когда старушки намекнули, что пора бы и честь знать. — В этом нет никакой надобности».
Ночью она лежала в постели между ними двумя, тучная, тяжело вздыхая в неспокойном сне.
На следующее утро об уходе уже и не заговаривали. Она заглядывала во все шкафы, выдвигала ящики. Ей приглянулось зеленое платье одной из старушек, хоть оно и было ей тесно. Она его натянула. Свое старое платье она выкинула в мусорное ведро.
Широкими, уверенными шагами расхаживала она по комнатам и вмешивалась во все происходящее. И когда одна старушка хотела сказать что-нибудь другой, толстуха говорила:
— Да, да, знаю я эти дела, все шушукаетесь друг с дружкой, вот как это называется. Темные делишки затеваете!
Она тряслась от злобы, презрительно фыркала и скребла у себя под коленками.
Старушкам не хотелось огорчать ее. Им еще никогда не случалось никого огорчать. К тому же, они в жизни своей не слыхали о таком нервном расстройстве, о котором толстуха без конца им твердила и которое могло иметь столь причудливые последствия. Они перестали разговаривать друг с другом и только изредка обменивались взглядами.
— Да-да! — кричала толстуха, когда это замечала. — Я все вижу! Тайные взгляды, а? Тайные знаки!
Через пару дней она сказала:
— Нет, так дальше дело не пойдет.
Отныне она запретила старушкам находиться в одной комнате. Есть они должны были по очереди. Когда одна ела, другая сидела взаперти в ванной. А ночью они укладывались спать по разным углам: одна в гостиной, другая в спальне, поочередно на большой кровати рядом с толстухой.
Когда им приходилось встречаться в дверях, толстуха стояла начеку, презрительно задрав нос, и покрикивала:
— Ну да! Конечно! Сигнальчики тайные, да?
Они больше не выходили на улицу.
За покупками для них ходили знакомые. Оставшимся членам своих семейств они под толстухину диктовку написали: «С этого дня больше нас не навещайте. Мы совершенно ничего против не имеем».
Время от времени старушки улыбались друг другу.
Когда толстуха это заметила, она заперла одну из них в шкафу, а вторую затолкала под кровать.
— Заговорщицы! — вопила она. — Какие же вы заговорщицы!
Наступила зима.
Иногда старушки урывали возможность обменяться взглядами. И тогда теплое чувство обволакивало их. «Как хорошо, — думали они, — что чувство невидимо».
Так продолжалась жизнь этих трех старушек.
