65. Камень
Седайко Стюмчек попал как-то в больничку с почечной коликой. Там его разрезали. И даже зашить обратно не забыли. А как сувенир, вручили огромную каменюку. И было в ней чистого весу четыре целых и восемьсот двадцать сотых грамма.
А еще Седайко Стюмчека предупредили, чтобы он торчал поменьше.
Он сперва не въехал. Думал, из-за того, что его наркоз плохо брать стал.
Он камешек этот в коробочку пластиковую-прозрачную поклал, и на полку поставил. Чтоб показывать всем. Ну, показывал, показывал…
А потом срастил.
Камень-то у него оксалатный был. А оксалаты эфедрина и первитина в воде нерастворимы.
Как срастил он это, так камушек подальше и убрал. На черный день.
Но наркоманы-пидарасы его все равно спиздали.
(Или убить его на хуй? А потом Семарь-Здрахарь пиздит этот камень у родаков Седайки. Старчивает его и идет работать в морг. Искать такие каменюки у дохлых винтовых.)
((NB. Нарастить!!!))
4. Обет
Это короткая история моего торчания и того, что было вокруг.
В детский сад не ходил, и поэтому торчать начал поздно, в школе.
Начал не с анаши, как все нормальные люди, а с самодельного фенамина.
Был он почище аптечного. Мы ж туда ничего лишнего не добавляли. Прямо порошок жрали. Половину чайной ложки – ам! И фантой запить. Порошок-то рыхлый был. Пол чайной ложки – как раз двести-триста миллиграмм.
А до того рылись в читалке МГУшной библиотеки в «ChemicalAbstracts». Потом искали, читай, искали где спиздить, нужные химикаты. А найдя, естественно, пиздили.
Потом варили. Много. Сразу. Полкило, конечно, не было, но грамм четыреста пятьдесят. Выход же в реакции не стопроцентный. Да и при перекристаллизации потери. А хули нам? Граммом больше, граммом меньше.
И вообще, фен, да и мет, до кучи, тогда наркотиками не были. Лекарства такие. Стимуляторы. А то, что мы их без назначения врачей хавали – так то кому какое дело? Едят же люди аспирин без рецептов?
Потом – институт. Химический, конечно. Мы там быстренько развернулись… А потом, года через два, нас свернули. Дохимичились, что называется. Или доторчались.
Нагрянули мусора, и всех повязали.
Вещдоков выгребли в общей сложности, три грузовика. И то, нашли далеко не все.
Потом следствие, суд. Весело было. К следаку, на суд все стимульнутые приходили. Кто ходить мог. Остальных по психушкам раскидали.
Что игрушки кончились, мы только на приговоре узнали.
В связи с особой опасностью… Неоднократно, по предварительному сговору, группой лиц… Назначить меру наказания… Лишения свободы в колонии усиленного режима…
Пиздец.
Распихали нас конвоиры по судебным камерам, и поехали мы, ветром и абстягой шатаемые, по ленинским путям.
Пришлось срочно учиться готовить что-то путное в беспутных условиях. Университеты, в общем. Обучение экспромтом и экстерном. С выходом по амнистии.
Вышел.
А там – кто еще «доучивается», кто уже доучился – диплом пишет, кто-то просто срыл-исчез…
В институт чудом восстановился. Соврал, что в армию ходил. С белым билетом-то!
Работать устроился. Тоже чудом. Говорили, что работать буду с людьми… С человеческим материалом. Не обманули.
Работенка не шибко приятная оказалось. С трупиками. Человечьими.
Так и пошло. С утра лекции прогуливаешь, ибо по локоть в крови, лимфе и внутренностях, днем работу прогуливаешь, ибо лабораторки, коллоквиумы, семинары…
Как тут не заторчать?
Заторчал!
Но, что самое важное – мера была. Трупики, когда глючить начинает, они шевелятся. Не самое приятное ощущение, когда режешь кого-то, а сзади уже разрезанный крадется…
С трудом расквитался с колледжем. А с работы сам свалил. И – торчать! Напропалую. Долго, много, постоянно!
И вот что заметил по прошествии лет нескольких… Раньше ведь о чем-то думалось. Не только о том, как, куда и с кем втрескаться. Были и другие мысли. А исчезли. Не стало их.
И книжки новые не читаются и не покупаются. Даже если предложат, на, вот, круто, почитай! Отмахнешься. А, некогда…
А почему некогда? Торч все время сожрал. Потому и некогда.
И ясно стало, что без решительных мер не обойтись.
Пришлось обет дать: варю в последний раз – и всё!
Потом еще несколько раз варил.
А на отходе всякий раз все стыднее и стыднее было.
Так и прошел в ремиссию.
На несколько лет.
А потом… Потом развязать решил.
Готовился долго. Несколько месяцев.
Втрескался.
Проторчал в одну харю всю банку.
Вроде все так, как раньше… но чего-то тонкого, неуловимого не хватало.
И еще с полгода без винта. Все думал, что же не так? Что не то?
Наконец, въехал. Уверенности не стало. Уверенности в том, что завтра опять вмажусь. А уверенность в том, что завтра не вмажусь – появилась.
Отметил я это дело маленьким замутом.
Так с тех пор и повелось: как сделаю дело, большое, серьезное, долгое, что немаловажно – отдыхаю пару-тройку деньков. Трескаюсь, значит.
