— Не знаю.
Сотник ударил особенно старательно. Так, чтобы выбить зубы, но не сломать носа.
— Пойдешь в Горчем. Ты и вся твоя свора.
Скорняк плевался кровью.
Городовые докладывали. Во всех остальных домах беличьи шкурки, как и полагается, оказались с хвостами.
— Я не виновен, — пробормотал черноволосый.
— Каждый — виновен. — Сотник усмехнулся и выбил ему следующие два зуба.
* * *
Запели роги. Барабанщики принялись выбивать дробь, усилились стук колотушек, трескотня вертушек.
На турнирную площадь вступил бан со свитой.
Одет он был соответственно. Сапожки из красного сафьяна, расшитые цветными нитями, штаны из зеленого сукна, льняная белая рубаха. Грудь украшало ожерелье из Стеклянных Слез — наследственная драгоценность владык Лесистых Гор. Волосы он остриг коротко. В правой руке держал боевой молот, знак власти, в левой — небольшую деревянную куклу.
Дорон беспокойно пошевелился. Мало кто на этой площади мог почувствовать то, что ощутил он. В кукле были заключены души всех противников, убитых Пенге Афрой и его предками. И тут они будут находиться до тех пор, пока не угаснет линия Афров. Стоило к кукле прикоснуться обычному человеку, и он свалится замертво. Дорон снова вздрогнул. Кукла кричала тысячами голосов.
Рядом с Пенге Афрой шел его сын. Он двигался медленно, руки в соответствии с извечной традицией хозяев Даборы были связаны за спиной.
За ними шли два человека — эйенни Гвардии и воевода Даборы Кер Пайзас. Дальше вышагивали другие сановники — кормилец молодого Афры, каморник, ловчий и городовой, за ними — катепаны, приехавшие в Дабору на турнир. Все, кроме эйенни, были в простых одеждах, в волосах — петушиные перья родовых расцветок. В руках — оружие: карогги, топоры или копья. За сановниками на игрище проследовали пятьдесят лейб-гвардейцев, лучших бойцов бановой армии. Высокие, мускулистые, в черных йопанах и штанах из оленьей кожи, с большими круглыми щитами. За спинами луки, в руках карогги.
Как только сановники расселись по ложам, а бан занял место на троне, солдаты выстроились вдоль главной трибуны и застыли как изваяния.
На площади осталась только эйенни.
Йопан на ней был желтый, брюки и башмаки — черные. Дорон внимательно рассматривал ее одежду. В Даборе редко доводилось видеть латы такого рода. На стеганый йопан была нашита ременная плетенка, в узлах которой размещались маленькие камушки. Шлем из дубленой кожи прикрывал голову.
Воительница стояла одна посреди пустой площади.
Утихли барабаны и трещотки. Стадион тоже молчал, заполненный немым ожиданием. Этот момент, в точности повторявшийся, всегда удивлял Дорона. Пять тысяч молчащих людей… Редко доводилось видеть сразу такую массу взрослых мужчин и юношей, влиятельных воителей и земледельцев, богатых купцов и их челядь. И каждый привел с собой жену и детей. Сейчас они сидели на дубовых скамьях, стояли, столпившись у невысокого заборчика, отделяющего трибуны от поля боя. И молчали, глядя в одно только место вход на плац, расположенный против главной трибуны, через который выйдут восемь лучших. Но это потом.
А сейчас — тишина.
Только ветер шевелил ветви окружающих плац деревьев да где-то далеко лаяла собака.
Тихо, очень тихо, а потом с каждой минутой все громче и громче заворчал барабанчик Ведущего.
На стадион вступала Гвардия.
Они шли шестерками. Ведущий отплясывал в такт отбиваемому им ритму и все время вертел головой, будто рассматривал, наблюдал собравшихся на плацу людей, хотел запомнить их лица, судьбы, жизнь вплести в ритм барабана, заточить в сумасшедшем ритме.
Пустые глазницы глядели на людей.
Всхлипнула какая-то женщина — Ведущий остановил на ней взгляд заросших кожей глазниц.
Но ему не было дела до ее крика. Он вел сотню, так же, как вел ее всегда с того дня, когда ему выкололи глаза и выучили магии.
Гвардейцы принесли Десницу Гая.
Там, далеко, куда не доходили даборские купцы, но добрался Дорон, пожалуй, единственный человек с Лесистых Гор, растет Гай. Священные Деревья.
Там стоит Дуб Исполин, дающий силу. Там растет Явор с Мягким Сердцем, раздающий благословения. Там вздымается в небо Благородный Ясень, отбирающий силу у ядов. И Ольха с Человеческими Руками, и Липа, Благословляющая Юных, и древнейший Каштан с коричневой корой, изрытой бороздами старости.
Эти гигантские деревья-родители окружены другими деревьями — обычными и в то же время необычными, поскольку каждого из них коснулась десница Пестуньи, и на каждое падает тень Дуба, и тот же ветер играет в их кронах, что и меж ветвями Липы, орошает тот же дождь, что сплывает по листьям Явора. Поэтому хоть и рождены они из семян, но на деревья эти сошла благодать от близости священных спутников и таится в них могущественная сила.
Каждый год Пестунья начинает выращивать шесть палиц. Они растут медленно, многие годы — ткань дерева должна охватить собою осколки кремня. В конце концов кора зарубцовывается на осколках, вбитых Пестуньей в плоть живого дерева. Спустя шесть лет дерево лишается ветви, которую потом Пестунья и Придающий Форму подгоняют к человеческой руке. Каждый год шесть карогг, именуемых Десницами Гая, забирают посланцы Города Ос. Такое оружие могут носить только самые достойные, ибо в нем содержится мощь Гая. Одна палица попадает в дом Ловца Земель — Аталла. Четыре другие получают лучшие из гвардейцев. Судьбу шестой решает Черная Владычица. И раз в три года именно эта Десница Гая попадает сюда, в Дабору, чтобы стать наградой победителю турнира.
Кароггой, выпестованной в Гае, может бороться только ее хозяин. После его смерти палица рассыпается в прах, а кремневые осколки превращаются в кучки песка.
А порой случается чудо, и ничего более значительного не может произойти со свободным человеком, как только это чудо познать.
Порой…
Дорон опять видел тот день, двадцать лет назад. Тогда он стоял здесь же, на центральном квадрате турнирного поля, рядом с семью такими же, как он, бойцами. И каждый мечтал о чуде. И благословение пришло… Тогда…
* * *
Гвардейцы нарушили строй, вперед вышла высокая черноволосая женщина, до той поры окруженная воинами. Перед собой она держала обернутый телячьей кожей продолговатый предмет. Кароггу — Десницу Гая. Шершни, перегруппировавшись, встали лицом к главной трибуне.
Ведущий подошел к женщине, державшей кароггу, лег у ее ног и замер.
На стадионе поднялся такой шум, словно все заговорили разом, да так, чтобы перекричать других.
Но вот вновь заиграли роги и забили барабаны, и на стадион ступили четверо мужчин. Два даборца, один рыбак из Нижних Поселений и один пастух из Горнау-Хеми. Из рядов гвардейцев тоже вышли четверо, трое мужчин и одна женщина. Дорон узнал ее по тому, как она носила оружие. Для менее опытных глаз все четверо казались одинаковыми.
