— Мне почему-то так противно было, просто ужас. А ты много общалась с Бертраном?
— Он приезжал один раз, с прежней девушкой. Кстати, некрасиво получается. Он собирался жениться на этой своей Соне Лусмор и вдруг привозит новую подругу. Что ты так смотришь? Мне Недди все уши прожужжал: свадьба-де с Лусмор грядет, всего-де несколько дней осталось, и так далее, и в том же духе. Конечно, он пел со слов сына…
— Слушай, Маргарет, а пойдем куда-нибудь выпьем? Я умру, если не выпью, а здесь не светит. Сейчас только восемь — мы успеем вернуться.
Маргарет засмеялась, явив изрядное количество зубов. Один клык был запачкан помадой. Маргарет всегда перебарщивала с косметикой.
— О, Джеймс, ты неисправим. Просто кладезь идей. Уйти никак нельзя — что Недди подумают? Что мы манкируем обществом их гениального сыночка? Да тебя в два счета уволят.
— Ты права. К сожалению. Только я бы, кажется, все отдал за три пинты пива. Со вчерашнего вечера капли во рту не было, да и тогда я всего пинтой ограничился.
— Так лучше для твоего кошелька. — Маргарет снова рассмеялась. — При исполнении мадригалов ты был великолепен. Блистал, я бы сказала.
— Умоляю, не напоминай.
— Лучше даже, чем в пьесе Ануя. При твоем акценте звучало просто зловеще. Постой, как там — «La rigolade c'est autre chose»[9]? Впечатляет, весьма впечатляет.
Из пересохшего горла вырвался слабый стон:
— Прекрати. Это выше моих сил. Почему нельзя было выбрать английскую пьесу? Впрочем, понятно почему. Не трудись объяснять. Кстати, что у нас следующим номером?
— Полагаю, блок-флейты.
— Тем более имею право слинять. Нет ничего постыдного втом, чтобы не играть на блок-флейте. В конце концов, я всего-навсего младший преподаватель. Но, Маргарет, разве это не ужасно? Разве не ужасно? Просто не продохнуть от искусства.
Она снова засмеялась и быстро обвела глазами комнату. Значит, ей весело, с облегчением подумал Диксон.
— Насколько мне известно, с блок-флейтой каждый справится.
Диксон тоже засмеялся и предпринял попытку забыть о пиве. И то правда: в жестяной коробке осталось всего три фунта, а зарплата только через девять дней. В банке у него двадцать восемь фунтов, но они — неприкосновенный запас на случай увольнения.
— Хорошенькая эта Кристина, как там ее по фамилии, — заметила Маргарет.
— Хорошенькая.
— А какая фигура! — продолжала Маргарет.
— Да.
— Не часто к такой шикарной фигуре прилагается такое миленькое личико.
— Не часто, — вымучил припертый к стенке Диксон.
— Жаль только, что она вся такая рафинированная. — Маргарет помедлила, однако решила пояснить эпитет: — Не люблю, когда девушка старается вести себя как придворная дама. И вообще она довольно ограниченная особа.
Диксон был примерно того же мнения, однако, озвученное Маргарет, оно его покоробило.
— По-моему, — замялся он, — мы недостаточно ее знаем, чтобы делать такие выводы.
Реплика была встречена звоном серебряных бубенчиков.
— Все понятно: ты в очередной раз запал на смазливую мордашку. Что и требовалось доказать.
Чистая правда, подумал Диксон, но вслух подтвердить, конечно, не решился и неловко замолчал. Они с Маргарет смотрели друг на друга тревожно, будто следующая фраза, кому бы из них она ни принадлежала и из каких бы слов ни состояла, обречена была оказаться оскорбительной. Наконец Диксон произнес:
— Во всяком случае, они с Бертраном из одного теста.
Маргарет изогнула губы — так мог бы улыбаться хорек.
— Должна сказать, у них действительно немало общего.
— Ты права.
Прислуга тем временем собирала грязные фаянсовые чашки и блюдца; гости чувствовали себя неприкаянными. Надвигалось продолжение концерта. Бертран с девушкой исчезли — вероятно, пошли вещи распаковывать. Уэлч призвал Диксона к расстановке стульев. Маргарет осталась одна.
— Что будет следующим номером, Профессор? — спросил Диксон.
Тяжеловесные Уэлчевы черты, было оживившиеся за последние полчаса, приняли обычное положение, будто с макушки оползень сошел. Уэлч посмотрел на Диксона как на смутьяна.
— Осталась пара музыкальных отрывков.
— Какая прелесть. Кто первый в списке?
Уэлч поместил иссохшие руки на спинку стула, такого низкого, что он казался молельной скамьей-переростком, и после секундного раздумья выдал, что местный композитор и скрипач-любитель намерены замахнуться на скрипичную сонату одного немецкого зануды, затем неопределенное количество блок-флейт исполнят некий отрывок, а напоследок Джонс, возможно, сыграет на гобое. Диксон кивнул, будто ничего приятнее в жизни не слышал.
Маргарет разговаривала с Кэрол Голдсмит. Кэрол, лет примерно сорока, хрупкая, с длинными прямыми каштановыми волосами, числилась среди союзников Диксона, хотя время от времени слегка подавляла жизненным опытом.
— Привет, Джим! Как дела? — воскликнула Кэрол своим неестественно звонким голосом.
— Не спрашивайте. Нам предстоит еще как минимум час пиленья и завыванья.
— Ну не ужас ли? Скажите, почему мы вообще сюда ходим? Нет, почему ходит Джим, понятно — бедняжка Маргарет здесь живет. По всей вероятности, я имела в виду: что лично я здесь забыла?
— Должно быть, вы ходите сюда, чтобы поддержать своего супруга, — сказала Маргарет.
— Ваше предположение не лишено смысла. В таком случае зачем ходит мой супруг? Здесь даже не наливают.
— Джеймс данный факт уже отметил.
— Вряд ли стоило приходить, только чтобы полюбоваться на величайшего живописца всех времен и народов, — заметил Диксон, имея в виду свести разговор со своего давешнего imbroglio[10], как с основного пути на запасный.
Однако по причине, на тот момент для него непонятной, замечание не вызвало поддержки. Маргарет вздернула подбородок, словно готовясь выбранить Диксона за неосмотрительность; впрочем, ей всякое враждебное высказывание представлялось неосмотрительным, если только они с Диксоном не были наедине. Кэрол прикрыла глаза и пригладила свои прямые волосы.
— Откуда этот тон?
— Тон как тон, — стушевался Диксон. — Просто между мной и Бертраном имела место некоторая шероховатость. Я чего-то недопонял насчет его подруги, а он стал усугублять ситуацию. Кажется. А вообще ничего существенного.
— Вполне в его духе, — сказала Кэрол. — Ему всюду насмешники мерещатся. Впрочем, его и правда часто вышучивают.
