В медленном танце Вита повернулась к Калинову боком, и он, разглядев форму бюстгальтера, обнаружил, что это не Вита. Не было у Виты такого бюста… Калинов поразился: как он мог принять за Биту эту полногрудую девицу?! А потом девица повернулась к нему лицом, эффектным жестом отбросила со лба пшеничную челку, и Калинов узнал ее. На сцене танцевала Флоренс Салливан. Пока он ошарашено хлопал ресницами, сеанс стриптиза завершился, и Флоренс, подхватив со сцены свои тряпки, исчезла за драпировкой. Музыка умерла, погасли софиты. Волшебная сказка завершилась. Безликие молодцы разразились аплодисментами, намереваясь отхлопать себе ладони. А потом вновь принялись мерно жевать и неразборчиво бубнить.
Калинов изо всех сил пытался вызвать в своей душе ощущение неприятия происшедшего, но быстро убедился, что его потуги напрасны. Не было во Флоренс ничего неприятного, более того — стриптиз в исполнении столь юной девушки выглядел весьма пикантно. И Калинов понял, что это была не его фантазия, это была фантазия ее, Флоренс, ее дэй-дрим — ведь возраст девчонки не позволял ей принимать участие в подобных представлениях в Мире, а она явно в этих представлениях нуждалась.
Он снова пригляделся к неистово аплодирующим зрителям и обнаружил вдруг, что кабаре наполнено отнюдь не юнцами. За столами сидели солидные мужчины и, если бы они были живыми людьми, все наверняка оказались бы отцами семейств. По-видимому, зрители были такими, какими их хотела видеть актриса.
А потом раздался взрыв восторга, и Калинов вновь обратил свое внимание на сцену. Флоренс опять стояла в лучах софитов, теперь на ней было элегантное платье и украшенные золотом туфли. Новая высокая прическа делала ее старше и привлекательней. Артистка раскланивалась во все стороны, с удовольствием купаясь в шквале аплодисментов, и Калинов понял, что ей очень нравится стоять вот так и что купается она не в аплодисментах и не в лучах софитов, а в десятках мужских взоров.
Флоренс бросила в сторону Калинова мимолетный взгляд, сообразил, что и он должен смотреть на нее так же, как все эти статисты с тупыми супермужественными физиономиями. А потом поймал себя на том, что именно так он на нее и смотрит — как мужчина на недосягаемую, желанную избранницу. И тогда она, вновь взглянув на него, величаво спустилась по ступенькам со сцены и, высоко неся прелестную головку, приблизилась к его столу. Ему хватило догадливости встать и предложить ей кресло слева от себя. Она томно улыбнулась и сделала книксен. Села. А Калинов наконец обнаружил, что ее элегантное платье изготовлено из полупрозрачной ткани и что, если приглядеться, можно рассмотреть каждую складочку юного тела. Во всяком случае, коричневые пуговки сосков так и лезли в глаза.
Она снова улыбнулась:
— Мой ник — Флой. А твой?
— Александр. Можно Алекс. Что-то я тебя не видел, когда законтачивали дэй-дримы.
— Да, я сегодня немножко опоздала. Мама пыталась устроить мне сеанс воспитательной игры. Но когда штурмовали лагерь, я уже была. А потом ты куда-то слинял с Виткой, и мы так и не смогли познакомиться. Я из Оксфорда, Англия.
— Санкт-Петербург, Россия.
— О, русских у нас становится все больше. — Она перехватила его взгляд, выпрямила спину и отвела назад плечи так, чтобы грудь обтянулась еще рельефнее. — Ты ведь новьёк?
— Да.
— С Виткой давно знаком? Калинов решил сказать правду:
— Вчера в первый раз увидел. — Он заметил, что в ее глазах загорелся лукавый огонек. — А разве это имеет какое-то значение?
— Нет, конечно… Просто мне показалось… Она не договорила, но огонек в глазах оказался достаточно красноречивым. Калинов выразительно пожал плечами и тут же сообразил, что жест его можно расценить по-разному.
Ну и что, — сказал он себе. — Разве я здесь не для того, чтобы собрать о них побольше информации?
Флой, похоже, расценила его жест однозначно. Глаза ее стали блестящими. Она оглядела сидящих вокруг типов. Теперь типы не обращали на нее никакого внимания.
— Мне понравилось твое поведение при штурме лагеря. Для новьёка ты вел себя на удивление собрано.
— Прикольно было. — Калинов изобразил на физиономии улыбку скромный мальчик. — Хотя сама ситуация показалась мне неожиданной.
Флой кивнула:
— Конечно… Но ведь это был дэй-дрим Зяблика, а он у нас шнурик с выкрутасами.
— А это не один из его выкрутасов? — Калинов обвел глазами ряды столов.
Флой усмехнулась:
— Не у одного же Зяблика бывают выкрутасы!
— Вот только эти куклы все портят. Надо было привлечь всамделишных людей.
— Нет! — Флой энергично мотнула головой. — Не все можно показывать всамделишным людям.
— А мне, выходит, показывать можно все?
— Ты не производишь впечатления болтуна, и потом… Ты какой-то… основательный, а наши мальчики похожи на флажки, трепещущие на ветру.
— Ну, положим, Клод-то не очень похож на мальчика.
— Клод? — Она фыркнула. — Мальчиком можно быть и в сорок, а Клоду едва за двадцать перевалило. Все, кто становятся взрослыми, линяют из Дримленда, а Клод все возится с нами. Никак не может решиться на обряд обручения с жизнью.
— Как ты сказала? Обряд обручения с жизнью?.. Это еще что такое?
— Когда-нибудь увидишь… Хотя я бы скорее назвала его изгнанием во взрослые. — Флой замолкла. Судя по всему, развивать затронутую тему она была не намерена.
— А ты, стало быть, больше любишь взрослых, — сказал Калинов. И добавил, вспомнив свою молодость: — Папиков!
Освещение в зале не позволяло рассмотреть краску на ее лице, но Калинов был уверен, что и при обычном освещении она не выглядела бы покрасневшей. Впрочем, глаза она все-таки отвела.
— Только не пойму, почему ты ищешь их здесь, — продолжал Калинов. — Ведь ты сама сказала, что взрослых в Дримленде нет. — Он изобразил внезапную догадку. — А, понял… Ты их любишь, но боишься. Вот поэтому и демонстрируешь свои прелести перед толпой кукол. Так безопаснее.
Она опустила голову, помолчала. Кажется, ему-таки удалось задеть ее.
— Какой умный шнурик! — сказала она наконец ядовито. — Ну да ладно, мне нравятся умные… Вот только ответь: сам-то ты что ищешь в Дримленде? Ведь ты не производишь впечатления несчастного ребенка, обиженного взрослыми.
Он крякнул, взял ее за руку.
— Извини, Флой! Я вовсе не хотел тебя обидеть. — Он пожал ее ладонь.
Она подняла на него огромные глаза. В уголках глаз дрожали слезинки.
Господи, — подумал он — зачем я так с ней? Разве она виновата, что ей хочется того, чего она не может достичь в жизни? Разве она виновата, что ей хочется того, чего родители никогда не одобрят? Как же, дочка двух ученых сухарей — и вдруг артистка стриптиз-кабаре! Да никогда!
— Ты меня не очень-то и обидел, — сказала она наконец. — Отец никогда не обращал на меня никакого внимания. Его любовь — марсианская флора. А мама, кроме него, никого в жизни не замечает. И всякий раз, когда им надо на Марс, меня сплавляли к бабулькам и дедулькам. А теперь со мной и совсем трудно! — Она махнула рукой.
