Книга Стопроцентно лунный мальчик - Стивен Танни

Учитель, по имени мистер Фластегелин, проработал в этом классе всего две недели, полностью перегорел и мечтал об увольнении.

— Брейгель, ты опоздал! Ты срываешь урок!

Это была и правда, и неправда. Брейгель действительно разговаривал слишком громко, и если бы учитель хоть немного контролировал происходящее в классе, можно было бы и впрямь сказать, что Брейгель срывает урок. С другой стороны, поскольку еще до его прихода шум зашкаливал, выходило, что учитель к Брейгелю явно придирается. Наверное, потому, что это вполне безопасно — Брейгель никогда не нападал на учителей.

— Уважаемый наставник! — вопил Брейгель.

Он не давал себе труда запоминать фамилии преподавателей, обращался к ним исключительно «уважаемый наставник» или «уважаемая наставница». Сознавая ограниченность своего словарного запаса, он часто придумывал новые слова, чтобы казаться умнее.

— Ваши квадрангуляции по поводу артикуляционных излишеств моего орального аппарата крайне чрезмернотичны! Я здесь не один такой звукораспространяющий! Вы бы сначала других призвали к порядку, чем на меня свои укорительные флюиды разбазаривать!

Класс взревел от хохота. Некоторым было обидно, что учитель словно не замечает их вклада в общий гам. Псевдопафосные речи Брейгеля служили своего рода усилителем, поднимающим уровень шума на небывалую высоту.

— Брейгель, ты в классе громче всех разговариваешь!

Брейгель, не обращая внимания на учителя, прервал рассказ о своей необычной встрече в метро и обернулся к девочке по имени Клеллен, сидевшей в двух шагах от него, причем говорил он, не понижая голоса, на той же громкости, что и с Иеронимусом.

— Клеллен, смотрела вчера «Потных служанок»? Девчонка, которая играла Роксану, жутко на тебя похожа!

— Отвянь, Брейгель! — возмутилась Клеллен. — Я такую гадость не смотрю! Опять у тебя пылесос в обратную сторону включился, пингвин несчастный!

— Да это ж я в хорошем смысле! — хохоча, заорал в ответ Брейгель с насмешливой нежностью.

Пока он говорил, в дальнем конце комнаты завязалась драка. Один дебил колотил другого по лицу массивной металлической пряжкой от пояса, используя ее как кастет. Мистер Фластегелин бросился разнимать и споткнулся о чью-то выставленную в проход ногу. Ученик, самым неподобающим образом развалившийся на стуле, вовсе не хотел поставить подножку мистеру Фластегелину, однако страшно обиделся, что учитель не заметил его вытянутой во всю длину ноги. Мимолетная боль в ступне вызвала поток ужасных обвинений в адрес лежащего на полу учителя, у которого череп раскалывался от боли после удара о твердую поверхность. Возмущенный ученик в порыве справедливого негодования подскочил к учительскому столу, схватил электронный планшет с конспектом урока и треснул ошарашенного мистера Фластегелина по лицу, как раз когда тот поднимался с пола.

— Учеников нельзя бить, права не имеете! — со слезами орал он во всю глотку. — Вы мне палец на ноге сломали! Палец сломали!

Выкрикивая «Палец!», он каждый раз обрушивал планшет на несчастного учителя. Тот сжался в комочек, прикрывая голову руками. Прочие ученики тоже бросились в свалку — учитель был новый, практически незнакомый и с самого начала не справлялся с классом. Его пинали, словно мешок зараженных крыс.

Брейгель в избиении не участвовал. Он покамест выбил замок у старого шкафа молотком, который тайно протащил в школу, и давай разбрасывать по комнате мелкие пластмассовые инструменты, карточки с записями и школьные тетрадки, распевая популярную песенку: «Наша любовь не пройдет, пока дождь на Луне не пойдет».

Иеронимус спрятался под партой. Скоро явятся охранники — они то и дело заглядывают в коррекционный класс, потому что подобные сцены здесь не редкость. Иеронимус потихоньку вытащил свой секретный мини-планшетик, на котором был записан черновик доклада по философии на тему: «„Исповедь“ Жан-Жака Руссо». Он как раз недавно прочел это произведение, к тому же на языке оригинала. Иеронимус планировал удрать, как только в класс ворвутся охранники с дубинками, сетями и баллончиками парализующего газа. Не хотелось опаздывать на философию из-за всей этой ерунды.

Словно моряк, добравшийся после шторма до тихой гавани, прибегал он на урок философии, литературы или истории. Одаренные ученики не подозревали о его второй жизни в сумасшедшем доме. А психи из коррекционного знать не знали о его другой жизни среди интеллектуальной элиты. Он легко и плавно перемещался меж двух миров и в обоих чувствовал себя своим, а в глазах его таился цвет, чуждый всему вокруг.