Мать Саймона, вдовствующая герцогиня Биллингем, которая шла впереди, проложила себе дорогу в толпе гостей к сыну. Лиллиан внимательно смотрела, как две женщины, в компании которых он находился, отошли в сторону, а мать и сын уединились от движущейся компании. Они говорили совсем немного, потом герцогиня ушла, оставив Саймона смотреть ей вслед.
Когда он повернулся, Лиллиан сразу заметила его недовольно поджатые губы. Она мгновенно вспомнила, как спросила его о матери. В тот момент она решила, что его нежелание говорить о ней объяснялось просто: они приблизились к гостям, расположившимся для пикника.
Теперь она задумалась, не обусловлены ли его сомнения чем-то другим. С тех пор как Лиллиан приехала в имение, она пока еще не заметила теплых отношений между матерью и сыном. На самом деле герцогиня совсем мало времени уделяла общению с Саймоном.
Да, интересно.
Внезапно Саймон повернулся к ней, и глаза их встретились. От его пристального взгляда у Лиллиан покраснели щеки, она не смогла сдержать вздох, когда заметила, как потемнели его глаза удивительного цвета жадеита, только совсем не от беспокойства, которое отражалось в них сразу после разговора с матерью.
Лиллиан с неохотой отвела глаза, но еще несколько секунд после этого чувствовала на себе его взгляд, пока он не смешался с толпой гостей. Они почти добрались до дома.
— Совсем ничего интересного? — прошептала Габби, когда они вошли в холл и слуга принял у них пелерины. — Мне кажется, если тот выразительный взгляд, который ты только что получила с его стороны, ты не считаешь интересным, то, возможно, тебе просто незнакомо значение этого слова.
Но когда ее подруга, тихонько хихикая, последовала вверх по лестнице за другими дамами, Лиллиан на секунду прикрыла глаза. Только других интересных встреч с Саймоном Крэторном ей и не хватало.
Но все же, похоже, им суждено было случиться.
Глава 5
Саймон окинул взглядом просторную комнату, которая являлась отцовским кабинетом. Покачав головой, он сам себя поправил: его кабинетом. Теперь это был его кабинет. Или по крайней мере станет его, как только ему удастся разобрать возвышающиеся горы бумаг и писем, которые отец оставил после себя.
Покойный герцог был привередливым человеком во всех отношениях. Но он никогда в жизни не выбросил ни одной бумаги и тщательно записывал все, что считал важным. И это было замечательно, когда дело касалось его мыслей и воспоминаний о каком-то важном моменте законодательной деятельности или писем, имеющих отношение к какому-либо историческому событию.
Но часто в его записях речь шла о рождении жеребят в другом имении, а среди писем встречались письма от эксцентричной и давно умершей тетушки отца — Полетт, которая сообщала что-то о своих швеях и негодовала, что мужчины больше не носят парики и туфли с пряжками.
Все эти письма и записи в беспорядке лежали на столе, стопками возвышались на полу рядом со стулом, валялись на книжных полках.
Саймон считал своим долгом до отъезда в Лондон рассортировать эти бумаги и решить, что с ними делать. Он даже думал составить биографию отца и был уверен, что некоторые материалы в этой комнате, когда время придет, будут очень важны для этой цели.
Он бы с удовольствием окунулся в разбор бумаг прямо сейчас, потому что через несколько часов ему предстояло выступать в роли хозяина приема. Но он не мог этого сделать: накануне после пикника мать попросила… нет, скорее потребовала, встречи с ним сегодня утром. Поэтому сейчас он ждал ее и даже не притрагивался к бумагам.
Как по сигналу, дверь в кабинет открылась, и вошла мать. Она закрыла за собой дверь и, фыркнув, осмотрелась вокруг.
Когда-то она слыла безупречной красавицей. До сих пор не умолкали рассказы о ее первом выходе в свет и о том, как мужчины боролись за возможность просто прикоснуться к ее руке. Но Роджер Крэторн, который вот-вот должен был стать одиннадцатым герцогом Биллингемом, скоро заявил о своих правах на нее, и все знали, что Крэторн, так или иначе, всегда добивается своего.
Саймон вздохнул, размышляя о том, как разрушились отношения родителей. Он посмотрел на мать. Она по-прежнему была довольно красивой женщиной. В темных волосах появился лишь намек на седину, а кожа оставалась гладкой, практически без морщин.
И все же чего-то в ней не хватало. Карие глаза никогда не светились большим счастьем, а жесткая линия губ подчеркивала горечь, постоянно жившую в выражении лица. Когда Саймон смотрел на нее, он тут же вспоминал, сколько раз она отворачивалась от него, сколько раз смотрела с нескрываемым презрением.
Саймон никак не мог понять, что же такого он сделал, чтобы пробудить в ней такой гнев. Отец всегда отмахивался, как будто это было не важно, хотя сам всегда окружал Саймона любовью и нежностью, и Саймон видел, что отец чувствовал глубокую пустоту, которая образовалась вокруг Саймона из-за равнодушного отношения к нему со стороны матери.
— Сколько раз я твердила ему, что этот кабинет — просто позор, — произнесла мать, отрывая Саймона от неприятных воспоминаний.
— Это из-за беспорядка, — выдавил улыбку Саймон. — Но я все уберу.
Совершенно неожиданно герцогиня перевела свой взгляд на него и задержала намного дольше обычного.
— Надеюсь, ты сделаешь это, — тихо заметила она.
— Ты об этом хотела поговорить со мной сегодня утром? — с нажимом спросил Саймон, почувствовав себя неловко под ее пристальным взглядом. — Может быть, есть что-то, что ты хотела бы посмотреть сама или оставить на память?
— Ничего, — покачала головой герцогиня и отошла от сына. — Меня не интересуют его вещи.
Ее ответ нисколько не удивил Саймона. В разрыве между родителями он, по правде говоря, больше винил мать, чем отца. Отец всегда проявлял по отношению к ней терпение и доброту, даже несмотря на презрительное отношение с ее стороны. А она все равно избегала мужа, точно так же, как избегала Саймона.
— Я хотела поговорить с тобой не об отце. — Герцогиня повернулась к Саймону, скрестив руки на груди. — Речь пойдет о той девушке, Саймон.
Саймон заморгал. Он надеялся избежать этого разговора, по крайней мере до окончания бала, который намечался на следующий вечер. Должно быть, его интерес к мисс Мейхью действительно стал заметен для окружающих, если мать решила уже обсудить это с ним.
— О девушке, мама? О какой? Ты же знаешь, их нынче здесь много.
Он считал свой ответ умышленной ребяческой дерзостью, но когда-то и ее равнодушие причиняло острую боль. Если ей безразлична его жизнь, то к чему такой диктат?
— Не надо вести со мной игру, — прищурила глаза герцогиня. — Я не люблю это, и времени играть в игры у меня нет. Ты знаешь, что я говорю о Лиллиан Мейхью.
— Понятно.
— Мне тоже понятно, — склонила голову набок герцогиня. — Ты так смотрел на нее вчера весь день во время пикника, что стало ясно: она тебя заинтересовала.
