Сара сделала шаг от окна. От глаз матери не укрылся недоверчивый взгляд, которым врач окинул ее дочь. Он был еще многозначительнее, чем взгляд священника.
– Она просто великолепна, доктор, не правда ли? И все это благодаря доктору Дэвидсону, который нашел моей девочке такое замечательное место. Только посмотрите, что ее хозяйка подарила Кейт на Рождество!
Родни вдруг заулыбался. Питер Дэвидсон рассказывал ему о семье Толмаше и их филантропических причудах.
– Ты и впрямь чудесно выглядишь, Кейт… очень модно.
– Спасибо, доктор, – поблагодарила она.
Кейт подошла к матери и взяла Энни на руки. Малышка подпрыгнула и весело залопотала. Кейт понимала, почему мать так быстро уведомила священника и врача о том, откуда у ее дочери вся эта роскошная одежда. Она почувствовала обиду и разочарование.
«Я не плохая, – сказала Кейт самой себе. – Я никогда бы не делала это за деньги, только…»
Она осеклась, даже мысленно не осмелившись произнести «по любви».
– Энни милый ребенок, Кейт.
– Да. Она хорошо растет?
– Вашей маме прибавилось с ней забот. Я прав, миссис Ханниген?
Сара улыбнулась. Какой он чудесный человек! Сначала она его немного побаивалась, но теперь все было иначе. К тому же доктор Принс любил детей. Он даже, бывало, укачивал Энни, сидя на кухне.
– Год назад эта маленькая мисс заставила меня поволноваться, – сказал Родни, склонившись над младенцем и делая ей пальцами «козу».
Энни приоткрыла ротик, демонстрируя шесть малюсеньких молочных зубиков, и быстро задвигала ножками и ручками, легонько ударяя маленькими кулачками по лицу матери. Затем подалась вперед и схватилась ручками за черную бороду врача.
– О! Маленький бесенок!
Родни пригнул голову ближе к ребенку и попытался высвободиться из цепких пальчиков.
– Энни! Отпусти сейчас же! Ты непослушная девочка! – громко заговорила Кейт.
– Боже мой! – вскричала Сара. – Кто бы мог подумать, что она такая быстрая. Господи! Помоги, Кейт!
– Не надо, – возразил Родни. – Вы сделаете ей больно.
Врач наклонился еще ниже.
– Кейт! Отцепи одну руку, а я возьму ее в свою и придержу.
Пальцы мисс Ханниген коснулись волос его бороды. Доктор Принс почувствовал их холодную твердость.
Сара стояла в нерешительности, не отваживаясь нарушить правила благопристойности и помочь дочери освободить бороду доктора из пальчиков Энни.
Собравшиеся были настолько поглощены происходящим, что не услышали легкого стука. Кухонная дверь распахнулась, и послышался знакомый голос:
– Извините, миссис Ханниген. Я не знала, что вы не одна. Я зайду позже.
Все обернулись, как по команде.
Родни повернул голову так, чтобы увидеть вошедшую. Одна его рука покоилась поверх руки Кейт. Их отделяло расстояние не больше одного дюйма. Смеющийся ребенок как бы являлся связующим звеном между ними.
Все смотрели на Дорри Кларк, а она с изумлением разглядывала сцену, словно олицетворяющую собой ценности семейной жизни. Боже правый! Поверить невозможно, что они ведут себя так неосторожно, в открытую! Теперь Дорри казалось, что она с самого начала подозревала здесь что-то неладное.
«Неудивительно, что выскочка так нахально со мной разговаривал. Удивляться нечему… Миловаться на виду у всех посреди кухни… У них, видно, нет ни стыда ни совести. И посмотрите только, как поднялась эта фифа! Видать, он тратит на нее немало денег. А меня этот подлец лишил куска хлеба».
Дорри Кларк бесило то, что толстуха Диксон была единственной роженицей, которая за много месяцев обратилась к ней за помощью. И то ей повезло, что доктор Принс не имел к этому делу никакого касательства. Почему она раньше обо всем не догадалась? Ничего. Господь видит, она ему отомстит. Выскочка еще очень пожалеет, что когда-то перешел ей дорогу.
– Я зайду позже, Сара.
Глаза акушерки злобно впились в лицо врача, а потом обрюзглая физиономия Дорри, поджав губы, скрылась за дверью.
Акушерка и не подозревала, что, возводя напраслину на доктора Принса, она не только не вредит его медицинской практике, а наоборот, безмерно ей способствует. Услышав, что их врач приходится отцом ребенку Кейт, простые люди отнюдь не ужаснулись, а наоборот, начали воспринимать его не как чопорного джентльмена, неописуемо далекого и непонятного, а как обычного парня со своими недостатками. Проживающие в районе Пятнадцати улиц бедняки не были единодушны в своей оценке открывшегося, но большинство людей, как ни странно, потянулись к нему. Особенно прибавилось у него пациенток. Причины этой популярности могли бы ужаснуть наиболее уважаемых и порядочных членов общины, но факт остается фактом… Искусно разжигаемый Дорри Кларк скандал увеличил практику доктора до такой степени, на которую он никогда не мог бы рассчитывать, полагаясь только на свой добросовестный труд.
– Это миссис Кларк, – пролепетала Сара.
Она чувствовала, что произошло что-то не совсем хорошее, вот только не могла понять, в чем кроются грядущие неприятности.
– С вами все в порядке, доктор? Вам нужна расческа?
– Нет, спасибо, миссис Ханниген. У меня своя… – рассмеялся доктор Принс и провел расческой по волоскам бороды. – Я видел, что это моя старая знакомая, миссис Кларк. К сожалению, мы давно не разговариваем. И все из-за вас, маленькая мисс.
Врач указал расческой на Энни.
– Вначале ты рассорила нас, а теперь выдираешь мои волосы, – берясь за ручку докторского саквояжа, сказал Родни. – Счастливого Рождества, Кейт. Счастливого Рождества, миссис Ханниген.
– Счастливого Рождества, доктор, – в один голос пожелали ему женщины.
Когда за ним закрылась дверь, они переглянулись.
– Он милый человек. Ты со мной согласна? – спросила Сара.
– Да… приятный, – тихим голосом ответила Кейт.
– Интересно, что привело сюда Дорри Кларк? – вслух размышляла мать. – Мы ведь не дружны.
– Судя по взгляду, которым она его одарила, между нею и доктором тоже не самые теплые отношения.
Гостиная
Узкая аллея вела от Хартонской дороги к Конистер-Хауз, вернее, к одной из каменных стен, ограждающих территорию, на которой стоял дом. Через кованые железные ворота можно было попасть в «верхний сад», представляющий собой обширную, идущую под уклон лужайку, обсаженную декоративными деревьями. «Нижний сад» состоял из заросшего кувшинками пруда в центре, лужаек и цветочных клумб по краям. По низеньким ступенькам отсюда можно было подняться на террасу, на которую выходили два французских окна – высокие и широкие остекленные рамы с дверьми. Трехэтажный дом, сложенный из красного кирпича, не особенно возвышался над окружающей местностью, поэтому с первого этажа даже самый внимательный наблюдатель мог увидеть лишь сад и увитые плющом каменные стены, отделяющие Конистер-Хауз от окружающего мира. Только эта уединенность, по мнению Стеллы Принс, делала жизнь в этом мерзком городишке хотя бы немного сносной. Когда она с мужем впервые приехала в Шилдс, в фешенебельных районах города, где жили представители приличного общества, не отыскалось подходящего дома, который Родни мог бы снять. Все, что им попадалось, не предполагало соблюдения элементарной конфиденциальности: соседи и прохожие могли свободно пялиться на то, чем она занимается в саду. Такого Стелла допустить никак не могла. Конистер-Хауз стоял на задворках фешенебельных районов, но абсолютная защищенность от докучливых праздных зевак произвела на нее должное впечатление. Стелле показалось, что она наконец-то нашла благодатный оазис в этой выгребной яме, кишащей грубыми людьми. Она с первого взгляда возненавидела убогие улочки, ведущие к угольным шахтам и судам, стоящим в порту. Летом она могла сидеть в саду в тишине и сочинять стихи, представляя, что находится за тысячи миль от всего этого мрачного убожества. Иногда, правда, сюда долетали приглушенные гудки пароходов, ветер приносил сажу и копоть, но два садовника и три горничные, нанятые вскоре после переезда, делали все возможное, чтобы содержать Конистер-Хауз в идеальном порядке. Стелла твердо решила, что если уж ей приходится здесь жить, то ее жизнь не должна быть невыносимой.
