– Ну, коли они окажутся жирненькие да шерсти будет порядком, то почему бы и не взять,– снисходительно согласился Кламмок, обдумав предложение.
Где это видано, чтобы «команду нунциев нанимали пасти глиитов, я вас спрашиваю? Но, переглянувшись со своими помощниками, я поняла, что они готовы согласиться на что угодно, лишь бы этот унизительный торг наконец кончился, а наша беспокойная клиентка прекратила закатывать истерики на каждом шагу. В конце концов нам и впрямь заплатили по-королевски. Можно и отступить немного от правил, особенно если эта пахучая, крикливая женщина хоть ненадолго заткнется и мы наконец тронемся в путь. Мне не терпелось разделаться с этим поручением.
Разразившись благодарственными трелями, вдова отвела Кламмока в сторонку, чтобы дать ему последние наставления касательно ящика, который оставляла на его попечение. Она шепнула ему что-то, он кивнул. Потом уселся на ящик. Вдова, неумолчно лепеча что-то о предстоящем путешествии, вывела нас за ворота и заперла их за нами. Последнее, что я видела перед уходом, был Кламмок, который сидел на ящике так спокойно, словно собирался провести на нем весь остаток жизни.
* * *
Северная дорога беспрепятственно провела нас через столичные предместья, где низенькие домики словно застыли в почтительном поклоне перед тяжеловесным великолепием главных улиц, и запетляла среди утесов, которые уходили в глубь острова, постепенно перетекая в зеленые покатые холмы.
Впереди шла вдова Помпилла, толстая коротышка, укутанная с головы до ног в черную вуаль, которая то вспучивалась, то опадала при каждом ее шаге. Даже не видя ее ног, я не строила никаких иллюзий относительно их длины, и потому скорость и необычайная выносливость нашей спутницы меня просто ошеломили. Однако дело было вовсе не в том, что она перестала тратить силы на словесные и слезные извержения, как можно было бы подумать, – куда там, неустанно шагая во главе нашего маленького отряда, вдова умудрялась еще и разглагольствовать, нет, прямо-таки осыпать нас сведениями о той местности, которую мы пересекали.
– Заливные луга! – Прямо по курсу показались первые копны сена. – До замужества я и сама жила среди таких! Мой дорогой папочка был фермером, а я уже в три года помогала ему плести корзинки из ивовых прутьев! Доила задумчивых момилей, тянула за шелковистые сосцы глиитов. На ранней зорьке еще свежо, а молоко такое теплое, даже парок идет! А пахнет! Никогда не забуду этот пряный запах скотного двора! – И так далее.
Восторги по поводу хагианского деревенского детства плавно перетекли в воспевание хагианской культуры в целом. Вдова так старательно подчеркивала свое местное происхождение, что при других обстоятельствах я наверняка заподозрила бы неладное, но тогда проглотила наживку вместе с крючком и до сих пор сгораю от стыда при мысли о том, как глупо попалась.
– А вон там, – вон, вон, глядите, мышиная скирда! – Это когда мы проходили мимо первой мышиной скирды, – что это такое, не спрашивайте. – Самая настоящая, исконная мышиная скирда, какие ставили только на Хагии! Обратите внимание на простоту и основательность укладки, все сооружение держится на расходящихся веером кольях, которые функционируют наподобие стропил!
В их незамысловатых, но греющих душу очертаниях воплощены все традиционные хагианские добродетели, весь хагианский… – И тому подобное.
Но, как бы ни страдали от ее болтовни наши уши, приятная тяжесть туго набитой мошны примиряла даже с этой непередаваемо странной прогулкой, – в конце концов и в ней есть своя польза, посмотрим, по крайней мере, что нас ждет, прежде чем снова надеть ярмо. Дорога, по которой мы шли, обнадеживала, – широкая, гладко вымощенная, она плавно взлетала на вершину очередного холма и так же легко сбегала в долину. Если и остальные дороги столь хороши – а так оно впоследствии и оказалось, – то с доставкой груза затруднений не будет. Постоянное чередование подъемов и спусков быстро стало привычным, и к полудню, когда мы поднялись из долины реки Гремучей, оставили позади перевал и тут же нырнули в долину реки Черной, мы уже понимали, что так будет продолжаться и дальше. Вся Хагия, как решеткой, покрыта невысокими горными кряжами: на солнечных склонах раздолье травам, деревьев почти нет, зато в зеленых влажных долинах, на берегах рек, лес стоит стеной.
Склоны гор над долиной реки Черной, как, впрочем, и всех прочих долин, сплошь поросли разнотравьем, над которым здесь и там поднимаются цветущие, кустарники. Хагия – дождливое место (правда, мы попали туда в те несколько дней в году, когда стоит сухая погода), и цветов там всегда изобилие: здесь тебе и алая овечья погибель с длинными и тонкими, точно стилеты, тычинками, и зеленовато-голубые кувшинчики комариной травы, и янтарные гроздья колокольчиков-карильонов с густо-синими языками пестиков.
На полпути вниз, когда склон стал более пологим, нам повстречались первые фермы – ухоженные и процветающие с виду, борозды в полях словно гребнем проложены. С фронтонов свисали украшения в виде бабочек или стаек птиц, которые трепетали на ветру, точно живые, другая местная мода – вычурные флюгера, замысловатые силуэты из листовой меди: вот молочница в развевающейся от ветра юбке, у глиита рядом с ней топорщится от ветра шерсть, а вон пастушонок гонится за шляпой, а здесь пара детишек пытаются натянуть палатку, но ветер вырывает ее у них из рук.
Тут мне пришло в голову, что мы уже несколько часов в пути, а до сих пор не встретили ни одного ребенка. Но только когда мы оказались на лесистом берегу реки, струившейся по самому дну долины, я поняла, в чем причина. Река Черная гораздо шире Гремучей, лес на ее берегах гуще, и, еще стоя на его опушке, мы почувствовали, что тенистые долины Хагии и залитые солнцем вершины ее холмов – это два совершенно разных мира. Вдова Помпилла и та умолкла. Зеленый свод леса заслонял небо, деревья сгрудились вокруг нас, плющи и вьюнки обманывали зрение и слух то дрожанием листа, то призрачным шорохом усиков. Чем глубже в лес мы забирались, тем сильнее становилось ощущение, что вокруг нас кипит потаенная жизнь. Ну, разумеется. Где же еще, как не в этих чащобах, вершиться главному условию Договора. Ведь здесь отпрыски паука невидимками ходят по земле. А потому детей в этих долинах стерегут и далеко за порог не выпускают.
Когда мы переходили Черную по Булыжному мосту, с его среднего пролета нам открылся вид на раскинувшийся по обоим берегам городок, и трогательная сценка, которая бросилась мне в глаза, только подтвердила мою догадку. Плоскодонные гондолы выгружали фляги с молоком у скромных причалов кооператива по производству сыров или тюки шерсти у ткацкой мастерской, где бренчали и гремели станки, наполняя просторное здание шумом до самых стропил. В этом крошечном порту я и заприметила стайку детишек под присмотром школьных учительниц, которые показывали им через окна мастерских людей за работой. Трех – четырех лет от роду, эти малыши были очаровательны, как все крошечные щенята по всему миру: нежные лепестки губ торжественно сложены, глазищи глядят серьезно. Залюбовавшись ими, я не сразу заметила яркие шнурки из шерстяных ниток, которые протянулись между крохами, соединяя их от запястья к запястью. Но они и внимания не обращали на эти заботливые оковы – наверняка привыкли к ним с самого рождения, как и к бесконечным предостережениям своих пап и мам никогда не сворачивать с тропинки в подлесок, ведь сколько карапузов исчезли в этих зарослях на веки вечные…
