Он отбросил одеяло и резко вскочил с кровати. У него тут же закружилась голова, подкосились ноги, и Ларссон упал на четвереньки, больно ударившись коленями о твёрдый деревянный пол. Несколько секунд его одолевали сильные позывы к рвоте, но блевать он так и не начал — видно в желудке не было ничего.
Наконец тошнота прошла, в голове немного прояснилось, и Ларссон осторожно поднялся на ноги.
«Свет!» — привычно подумал он, и в ответ на его мысленную команду под потолком вспыхнул белый матовый шар эльм-светильника.
На противоположной от кровати стене висело зеркало. Оттуда на Ларссона смотрел… да, он сам — но только очень странный. Слишком молодой, чересчур молодой, невероятно молодой…
Ларссон медленно подошёл к зеркалу, ни на миг не теряя бдительности, словно имел дело с ядовитой змеёй. Но нет — зеркало не содержало в себе ни капли магии, оно было обыкновенным зеркалом, призванным в точности отражать находящиеся перед ним предметы. Необычным был сам Ларссон, который будто сбросил с себя добрых два десятилетия. Так он выглядел, когда ему было лет шестнадцать: чересчур худощавый, рост сантиметров на десять ниже его взрослых ста восьмидесяти пяти, кожа на щеках и подбородке гладкая, нежная, лишённая даже намёка на юношеский пушок, а волосы на голове совсем ещё светлые, почти белые, они начали понемногу темнеть только после двадцати…
«Что же это со мной, чёрт возьми?! — лихорадочно размышлял Ларссон. — Я остался жив, ко мне вернулась магия, а вместе с ней — и юность. Разве это возможно? Кто мог так сделать?… Или я брежу?… А может быть, — при этой мысли он похолодел, — может, я всё-таки умер, попал в Преисподнюю, а всё происходящее со мной — лишь изощрённая форма адских пыток?…»
Ларссон поднял руку, чтобы пригладить взъерошенные волосы, но так и замер, потрясённо уставившись на запястье, немилосердно искромсанное давно зажившими шрамами. Затем посмотрел и на другую руку — там тоже были похожие шрамы.
«Что это значит? — ещё больше растерялся он. — Откуда они взялись? Может, так нужно было для омоложения?…»
Впрочем, Ларссон понимал, что всё это глупости. Шрамы были старые, как минимум двухлетней давности, вдобавок неаккуратные, ничуть не похожие на работу врача — пусть даже совершенно бездарного и вдребезги пьяного. Так режут запястья только в отчаянии, в полном исступлении, и с одной-единственной целью — чтобы совершить самоубийство.
Но ведь он никогда не пытался покончить с собой! Он бы точно помнил об этом! Пусть с ним случилось нечто невероятное, однако память пока при нём, и он в ней полностью уверен…
Вдруг перед внутренним взором Ларссона предстала картина полугодичной давности. Он лежит на диване, обездвиженный и лишённых своих сил. Принцесса Инга задаёт ему вопросы, он помимо собственной воли отвечает на них, а сам смотрит на девочку лет девяти или десяти, одетую в клетчатое платье чересчур большого для неё размера и такую же мешковатую кофточку. Смотрит — и гадает, почему она кажется ему знакомой. Смотрит — и не узнаёт в ней Цветанки, младшей сестры принца Владислава. А потом (о ужас!) говорит Инге, что Цветанка — та самая юная ведьма, которую обещал прислать к нему Велиал…
«Значит, полностью уверен в своей памяти, да? — спросил Ларссон у самого себя. — И тогда, небось, тоже был в ней уверен. А ведь с таким же успехом я мог позабыть и об этих шрамах, и даже о своём настоящем возрасте. Может, мне действительно только шестнадцать, а все эти воспоминания — лишь горячечный бред сумасшедшего…»
Так что правда, а что ложь? Что он помнит, а что забыл? И сколько из того, что он якобы помнит, на самом деле никогда не происходило?
Ларссон прижал ладони к вискам и протяжно застонал. К нему возвращалось ещё одно позабытое воспоминание, связанное с ведьмой Мирандой — которая, кстати, была очень похожа на паренька, сопровождавшего принцессу Ингу. Этого паренька звали Марк фон Гаршвиц — он вместе с двумя сёстрами исчез в Торнинском архипелаге, и их разыскивала Инквизиция. Впоследствии Ларссон часто думал о поразительном сходстве между Марком и Мирандой и всё больше склонялся к мысли, что она была одной из его сестёр, вступившей на путь служения Нижнему Миру. Но это новое воспоминание представило ситуацию в совершенно неожиданном свете…
В тот день, когда Ларссон повстречал Миранду, Велиал взял его под контроль, чтобы поговорить с ней. Потом Миранда заставила Ларссона позабыть об этом разговоре — но теперь он вспомнил его. Весь, целиком. И особенно…
«С восстановлением нашей связи у тебя по-прежнему не ладится?» — спросил тогда Велиал устами Ларссона.
«Увы, никакого прогресса, — ответила Миранда. — Все эти дни я пыталась воззвать к тебе, но безрезультатно».
«Боюсь, это следствие того, что ты получила слишком взрослое тело…»
Ларссон даже зажмурился от напряжения, пытаясь в точности вспомнить последнюю фразу. Да, Велиал употребил именно эти слова: «получила» и «тело».
ПОЛУЧИЛА… ТЕЛО…
Значит, не было никакой юной ведьмы Миранды! Была, вероятно, не очень юная, а скорее даже старая (или вовсе умершая!) ведьма Миранда, которая непостижимым образом вселилась в тело молоденькой и невинной девочки. Получила тело. И оно оказалось слишком взрослое для такой процедуры. Видно, требовалось тело ещё моложе… как, например, у Цветанки!
Теперь всё становилось на свои места! Потерпев фиаско с Мирандой, Велиал собирался прислать ещё одну «юную» ведьму — в Цветанкином теле. А Инга, судя по всему, вовремя вмешалась и спасла золовку от столь незавидной участи. Хотя, насколько припоминал Ларссон, в самом конце, уже уходя через Завесу, принцесса назвала Цветанку Беатрисой. Значит, перевоплощение всё-таки состоялось? Но если и так, то совсем другое — явно не то, на которое рассчитывал Велиал…
Впрочем, всё это никоим образом не объясняло того, что произошло с самим Ларссоном. Он ведь не получил новое тело, а просто омолодился и вернул утраченные колдовские способности. Если бы ему раньше сказали, что такое возможно, он бы счёл это глупой шуткой. Но коль скоро чёрная магия постигла тайну перевоплощения, то и омоложению не следует удивляться.
Только зачем это понадобилось? И кому? И что всё-таки означают шрамы на его запястьях? А может, они есть и в других местах?…
Ларссон стянул через голову нижнюю рубаху, которая была на нём, когда он очнулся, и снова посмотрел на себя в зеркало. А в следующее мгновение оцепенел от ужаса, глядя на левую сторону своей груди…
Вновь пришло воспоминание — на сей раз не забытое. Просто один эпизод из его прошлой жизни, теперь ушедшей навсегда…
Его сынишке, Эйнару Ларссону, семь лет. Он прибегает к отцу, весь в слезах, и жалуется, что скоро умрёт. Так ему сказали друзья: мол, у него возле сердца родимое пятно, похожее на восьмёрку. А это значит, что в восемь лет его сердце остановится.
Отец крепко обнимает сына, целует его в лоб и говорит:
«Не слушай их, они просто глупые. Эта родинка была бы восьмёркой, если бы стояла вертикально. Но она лежит на боку, а это совсем другой символ. Он обозначает самое большое на свете число. Ты будешь жить долго-долго и переживёшь всех…»
