– Отец, я не понимаю, в чем дело. Прошу, объясни же мненаконец!
– Витторио, завтра с первыми же лучами солнца ты долженотправиться во Флоренцию с письмами, которые я подготовлю сегодня. Для этойборьбы мне понадобятся не только сельские священники. А теперь иди и готовься кпутешествию.
Внезапно он посмотрел вверх и словно прислушался к чему-то,затем огляделся вокруг. Я видел, как за окнами меркнет свет, а сами мыпостепенно превращаемся в не более чем туманные силуэты. Я поднял сброшенныйотцом на пол канделябр.
Вынимая из канделябра одну из свечей и зажигая ее от факелау дверей, я не переставал наблюдать за отцом со стороны, равно как и пока нессвечу обратно, а затем зажигал от нее все остальные потухшие свечи.
Какое-то время он прислушивался, молчаливый и встревоженный,а затем, не издав ни малейшего звука, поднялся с места и оперся кулаками остол. Похоже, он даже не обратил внимания на горевшие свечи, ярко озарявшие егопотрясенное, измученное лицо.
– Что ты слышишь, мой господин? – спросил я,бессознательно употребив формальное обращение.
– Страшные бедствия… – прошептал он. –Пагубные невзгоды, которые лишь Бог смог вынести из-за наших грехов. Тебеследует хорошо вооружиться. Приведи в церковь свою мать, брата и сестру. Ипоспеши. Солдатам приказания уже отданы.
– Может быть, следует принести немного еды, хотя быпива и хлеба? – спросил я.
Он кивнул, хотя вряд ли это его беспокоило.
Меньше чем через час мы собрались в церкви, вся семьяполностью, включая пятерых дядьев и четырех теток, а еще с нами были теперь двеняньки и Фра Диамонте.
Вперед, как для мессы, вынесли маленький алтарь с тончайшей,украшенной вышивкой напрестольной пеленой и массивными золотыми канделябрами сзажженными свечами. Распятие Господа нашего Христа засияло на свету – древний,выцветший и истончившийся со временем резной образ, который висел на стене современ святого Франциска, после того как, по преданию, два столетия тому назадвеликий святой останавливался в нашем замке.
То был обнаженный Христос, каким его часто изображали встарину, и фигура истерзанного мученика не имела ничего общего с крепкой,исполненной чувственности плотью, какую изображают на современных распятиях.Наша реликвия поразительно не соответствовала веренице выстроенных как на парадсвятых в сверкающем алом и золотом убранстве – творениям приглашенных отцомфлорентийских живописцев.
Мы сели на простые, некрашеные, внесенные для нас скамьи.Никто не проронил ни слова, ибо в то утро Фра Диамонте отслужил мессу и поместилв дарохранительницу Тело и Кровь Господа нашего. Отныне нашу церковь можнобыло, как и прежде, с полным правом называть Домом Господним.
Мы успели-таки вкусить хлеба и выпить по глотку пива возлепередних дверей, но все происходило в полном молчании.
Только отец время от времени выходил из храма, бесстрашнопересекал ярко освещенный внутренний двор и созывал своих солдат из башен и состен, а иногда даже сам взбирался на стены, дабы собственными глазамиубедиться, что все находится под надежной защитой.
Мои дядья пришли в полном боевом облачении, тетки пылкомолились, перебирая четки, Фра Диамонте пребывал в замешательстве, а мать ни нашаг не отходила от перепуганных младших детей, хотя сама была бледна как смертьи мучилась дурнотой – возможно, причиной тому было дитя в ее чреве.
Казалось, ночь пройдет без неприятностей.
Примерно за два часа до рассвета меня вывел из легкойдремоты ужасный крик.
Отец сразу вскочил на ноги, остальные мужчины тут жевыхватили мечи и крепко сжали рукоятки узловатыми пальцами.
Крики в ночи звучали все громче, они доносились отовсюду, состороны сторожевых постов раздавались сигналы тревоги, на всех башняхбеспорядочно трезвонили старые колокола.
Отец схватил меня за руку.
– Идем же, Витторио, – сказал он и сразу же поднялкольцо, откинул крышку люка и всунул мне в руку большой канделябр, стоявший наалтаре.
– Быстро! Забери с собой вниз мать, теток, сестру ибрата и не вздумай выходить оттуда, что бы ты ни услышал! Ты понял? Ни в коемслучае не выходите оттуда! Закрой за собой люк и оставайся там! Делай все так,как я тебе сказал!
Я сразу же повиновался, подхватил Маттео и Бартолу изаставил их спуститься по каменным ступеням.
Мои дядья ринулись к дверям, ведущим во внутренний двор, находу выкрикивая боевые кличи своей молодости, тетушки не могли сдвинуться сместа и в полубессознательном состоянии цеплялись за алтарь, а моя мать всемтелом прильнула к мужу.
Отец уже с трудом сдерживался, готовый вот-вот взорваться отярости. Я потянулся было за самой старой тетушкой, но она замертво упала передалтарем… И тогда отец снова ринулся ко мне, силой втолкнул меня в тайник изахлопнул крышку люка.
Мне оставалось только запереть замок, как показывал отец,повернуться и в мерцании свечей встретиться взглядом с испуганными Бартолой иМаттео.
– Спускайтесь вниз до самого конца, – крикнуля, – до упора!
Они едва не падали, с трудом преодолевая узкие крутыеступени и с жалобным видом оборачиваясь ко мне.
– Что происходит, Витторио, почему они хотят причинитьнам вред? – спросила ничего не понимающая Бартола.
– Я хочу сразиться с ними, – заявил Маттео. –Витторио, отдай мне свой кинжал. У тебя есть еще меч. Это несправедливо.
– Ш-ш-ш-ш… успокойся, делай все так, как велел отец. Тыдумаешь, я доволен, что не могу быть там с остальными? Веди себя хорошо!
Я с трудом проглатывал слезы. Там, наверху, осталась моямать! И мои тетушки!
Воздух в подземелье был сырым и промозглым, но меня это дажерадовало, ибо я был весь в поту, а рука затекла под тяжестью громоздкогозолотого подсвечника. Наконец мы втроем добрались до дальнего конца убежища и вполном изнеможении рухнули там, тесно прижавшись друг к другу. Прикосновение кхолодному камню стены подействовало на меня успокаивающе.
Какое-то время мы сидели молча, не в силах вымолвить хотьслово, и в царившей вокруг тишине я отчетливо слышал доносящиеся сверху воплиотчаяния и страха, панические возгласы, топот бегущих ног и даже ржаниеиспуганных лошадей. Похоже было на то, что лошади прорвались в церковь наднашими головами… Что ж, и такое вполне возможно…
