Произнеся это, Клоридия собралась идти к монастырю.
– Принести вино? – спросил я.
– О да, если не трудно. Скажи сестре-кладовщице, пусть велит принести мне графин самого плохого вина, из Лизинга или Штокерау, которым они промывают раны больным. Его лакеи особо не распробуют.
Прежде чем портал во дворец закрыли, Клоридия вбежала внутрь, бросила на меня последний взгляд улыбающихся глаз и исчезла за створками дверей.
Как расцвела моя жена, когда у нас опять дела пошли на лад, подумал я, стоя перед закрытыми воротами. Последние два года ослабили ее и омрачили ее такой прежде веселый нрав. А теперь ее красота вернулась: полные губы, игра красок на щеках, выразительный лоб, светящаяся кожа, пышные волнистые волосы – все снова стало как прежде, до голода. Хотя маленькие морщинки, появившиеся от возраста и страданий, не исчезли с ее нежного лица и уже появились на моем, они лишились былой горечи, более того, они даже гармонировали теперь со счастливыми чертами лица Клоридии. И этим я был обязан не кому иному, как аббату Мелани.
У той запутанной, неразрешимой нити судьбы, которая свела нас с женой и Атто в Вене, – так думал я по пути в кладовую монастыря – в принципе был и третий конец: Османская империя. Действительно, тень Блистательной Порты простиралась над всей моей жизнью. И не только потому, что мы, слуги на римской вилле кардинала Спады одиннадцать лет назад во время ужина в саду подавали на стол, переодевшись в янычаров, для того чтобы повеселить собравшихся, среди которых был и аббат Мелани. Нет, началом всего было происхождение Клоридии, которая родилась дочерью рабыни-турчанки в Риме и была крещена Марией. Едва она переступила порог детства, как ее похитили и увезли в Амстердам, где она созрела под новым именем – Клоридия – и запятнала себя, к величайшему сожалению, продажей своего тела, прежде чем вернулась в Рим в поисках отца и там, благодарение Богу, обрела любовь и вступила со мною в брак. Мы познакомились в гостинице «Оруженосец», где я в то время работал, и было это в сентябре 1683 года, как раз тогда, когда состоялась славная битва между христианами и неверными перед воротами Вены, во время которой, слава Господу, возобладали силы истинной веры. И было это в те дни, когда я свел знакомство с аббатом Мелани, который тоже жил в «Оруженосце».
Клоридия просто рассказала мне, что с ней приключилось, после того как ее украли у отца. Однако никогда ничего не говорила мне о своей матери.
– Я ее не знала, – солгала она мне в начале нашего знакомства, чтобы потом время от времени понемногу, мимолетными замечаниями, рассказывать о ней, например, что аромат кофе очень напоминает ей мать. Но в конце концов она пресекла мое любопытство, заявив, что о матери она «не помнит ничего, даже лица».
Вместо того чтобы узнать от Клоридии все о ее матери, я узнал в «Оруженосце», что та была рабыней влиятельного семейства Одескальки, семьи, где служил также и отец Клоридии, и за несколько дней до похищения самой Клоридии была продана неизвестно кому, а отец ее ничего не мог сделать по закону, ибо они не были женаты.
Однако о проведенном вместе с матерью детстве моей супруги я не знал ничего. Ее лицо мрачнело, как только я или наши дочери начинали задавать праздные вопросы.
К моему огромному удивлению, несколько недель назад Клоридия приняла предложение хормейстера подрядиться в качестве посредницы между персоналом принца Савойского и персоналом аги. Впрочем, один злобный взгляд супруга на меня бросила, ведь было совершенно очевидно, от кого Камилла узнала о ее османской крови…
Очень удивился я и теперь, ведь до настоящего момента не подозревал, что моя жена так хорошо говорит по-турецки! Проницательная хормейстер же, как только получила известие о прибытии османского посольства, сразу же подумала о Клоридии. Похоже, о языковых познаниях Клоридии она уже знала – что поразительно, потому что я ведь рассказывал ей, что моя жена была разлучена с матерью в очень раннем возрасте.
Оказавшись в крестовом ходе монастыря, я едва увернулся от двух грузчиков, покачивавшихся под весом тяжелого ящика и к немалому неудовольствию старой сестры-привратницы угрожавших испортить штукатурку на стенах.
– Похоже, ваш господин взял с собой платья на десять лет, – бормотала сестра, очевидно, имея в виду только что прибывшего гостя.
13 часов: в Вене обедают дворяне
(в то время как в Риме они только просыпаются), придворные устремляются в кофейни, а в театрах начинаются представления
Этот день вдвойне примечателен. Не только Клоридия вступила в должность во дворце принца, блестящего полководца и советника императора; я тоже намеревался исполнить свои обязанности на службе у его величества Иосифа I. После суровых зимних месяцев и такого же прохладного начала весны повеяли первые мягкие ветра. В окрестностях Вены тоже растаял лед, и пришло время заняться каминами и дымоходами заброшенного дома, принадлежащего императору, то есть той самой задачей, благодаря которой у меня было столь почетное звание: привилегированный трубочист.
Как я уже имел возможность упомянуть, погодные условия прошедших месяцев до сих пор препятствовали проведению работ в столь большом доме, как тот, который ожидал меня. Кроме того, таяние снега в верховьях Дуная разрушило все мосты и выбросило в реку огромное количество льда, вследствие чего уровень воды сильно поднялся и нанес значительный ущерб садам предместий. Поэтому некоторые не очень завистливые товарищи по цеху трубочистов настоятельно отсоветовали мне браться за работу раньше начала более теплого времени года.
В этот прекрасный день в начале апреля с неба светило солнце – хотя температура была все еще низкой, по крайней мере, по моим ощущениям, – поэтому я решил, что время настало: я начну разбираться с покинутым имуществом его величества.
Пользуясь моей поездкой в Зиммеринг, хормейстер дружелюбно попросила меня об услуге: сестра-кладовщица Химмельпфорте хотела, чтобы я по возможности заглянул в винный погребок, которым владели сестры в принадлежащем монастырю винограднике в Симмеринге, неподалеку от того места, куда я направлялся. Этот погреб был очень велик, и к нему примыкал зал с камином, дымоход которого мог, наверное, требовать чистки. Я получил ключ от подвала и пообещал Камилле, что позабочусь о камине, как только будет возможность.
Помощникам я уже велел взнуздать мула и положить в повозку все необходимое. Когда я вышел на улицу, то обнаружил, что сынок мой уже сидит на козлах и ждет меня, как обычно, широко улыбаясь.
У мастера-трубочиста, кроме ученика, должен быть еще подмастерье, работник, или мастеровой, или как там их еще называют. Мой был греком, и впервые я встретился с ним в монастыре в Химмельпфортгассе, где он служил факторумом: слугой, поденщиком и посыльным. То был Симонис, молодой говорливый идиот, который сопровождал нас с Клоридией два месяца назад на встречу с нотариусом.
Едва узнав, что моя скромная особа является по профессии трубочистом, он спросил меня, не нужен ли мне помощник. Его временная работа в Химмельпфортгассе, где он убирал подвал, должна была скоро закончиться, и Камилла сама тепло рекомендовала мне его, уверив, что он гораздо меньший идиот, чем хочет казаться. Поэтому я его и взял. За ним должна была сохраниться комнатка в монастыре Химмельпфорте, пока не будет готов мой дом в Жозефине, а потом он будет жить с моей семьей, как положено мастеру и помощнику.
