– Нам нужно поговорить, – без обиняков начала она. – Ты должна отдать себе отчет в том, что ты вдова.
– Ты не можешь быть уверена в этом.
– Как бы не так!… Я молилась на его могиле…
Глаза Шеннон стали круглыми.
– Что?!
– Была осень… Ночное небо, словно Господь Бог, наблюдало за мной… Бедный старый мул был весь в крови и совсем выбился из сил… Он прошел длинный путь…
Шеннон оцепенела. Чероки никогда не рассказывала ей, как и где она отыскала в тот день Разорбека. Она просто привела мула к хижине Молчаливого Джона и сказала Шеннон что-то вроде того, что Молчаливый Джон в этом году вернется со своего участка нескоро и что ей нужно самой позаботиться о заготовке запасов на зиму.
После этого Чероки сказала, что ее подлинное имя – Тереза и что Шеннон не следует стесняться обращаться к ней за помощью, если возникнет такая необходимость.
– Ты раньше не говорила мне об этом, – прошептала Шеннон.
– Я кое-как залатала раны мула и на заре отправилась по его следам к тому месту, откуда он пришел. Дорогу мне преградил огромный оползень. Думаю, это и была могила Молчаливого Джона.
– Почему же ты мне не сказала об этом тогда?
– Какой смысл? Если я ошиблась, Молчаливый Джон должен будет вернуться осенью. Если я права и об этом расползутся слухи, мужики из всей долины станут околачиваться возле твоей хижины, и добра от этого не жди. Мужику, у которого зуд промеж ног, доверять можно не больше, чем взбесившемуся скунсу.
Шеннон попыталась что-то сказать, но почувствовала, что у нее пропал голос.
– И что толку было говорить тебе, если перевалы уже закрылись и уехать ты никуда не могла, – продолжала Чероки. – Провизия у тебя была, и здесь ты в большей безопасности, чем где-нибудь еще, поскольку никто не знал о гибели Молчаливого Джона. Поэтому я решила закрыть свой рот и не открывать его до поры до времени.
Из груди Шеннон вырвался сдавленный стон. Обветренные щеки Чероки внезапно порозовели.
– Надо было сказать тебе чуть пораньше, – пробормотала старая женщина, – но мне было бы… одиноко. Конечно, если бы у тебя была семья, которая могла тебя принять… А город сурово обращается с хорошенькими девчонками вроде тебя… Я боялась, что если ты узнаешь о смерти Молчаливого Джона, то поднимешься и уедешь.
– Мой дом здесь… Я не уеду отсюда…
– Я не должна удерживать тебя здесь, – продолжала Чероки, пропуская мимо ушей слова Шеннон. – Очень плохо с моей стороны. Меня мучит совесть, когда я думаю об этом… Я собиралась сказать тебе и дать денег…
– Нет, – перебила ее Шеннон.
Чероки что-то пробормотала себе под нос, затем распрямила плечи:
– Сейчас положение изменилось. Тебе надо уезжать.
– Почему? Лишь потому, что я узнала наверное то, о чем давно подозревала?
– Тебе нужно уезжать из долины Эго. А что касается Бича…
– Почему я должна уезжать? Это мой единственный дом! – снова перебила Шеннон старую женщину.
– Потому что ты не выживешь в своей хижине.
– Но пока что я жила.
Чероки хмыкнула:
– Молчаливый Джон мог прокормить троих, да при этом еще немало оставалось. Ты питалась остатками запасов вторую зиму да кое-что прикупала, но этого недостаточно. Посмотри на себя – кожа, кости да волосы.
– Я похудела за зиму, а летом поправлюсь, как и все божьи твари.
– А если не поправишься?
– Обязательно поправлюсь!
– До чего же ты упрямая девчонка!
– Вот поэтому я и выживу, – отреагировала Шеннон. – Из упрямства… А ты пей свой чай.
Чероки отвела рукой протянутую ей чашку:
– Я помогала тебе две последние зимы, но…
– Я знаю, – поспешила сказать Шеннон, – и благодарна тебе. Я принесла тебе соль, а как только подвернется олень, я возмещу тебе…
– Да не в этом дело! – рассердилась Чероки. – Ты послушай меня, девочка!
Было очень непривычно видеть Чероки в таком гневе. Шеннон замолчала и приготовилась слушать.
– Некоторые мужчины лучше остальных, – продолжила Чероки. – Гораздо лучше… Во всяком случае, так говорят Бетси и Клементина, когда приходят ко мне за снадобьем, чтобы у них не было детей…
Шеннон закрыла глаза. Она знала, что эти проститутки иногда приходят к «шаману-полукровке» за лекарствами, но до настоящего времени она не догадывалась, для какой цели нужны были им эти снадобья.
– Я понимаю, – слабым голосом произнесла Шеннон.
– Очень сомневаюсь! – отрезала Чероки. – Но дело не в этом. Нам сейчас надо найти достойного мужчину. На эту роль вполне подходит Бич.
Шеннон открыла было рот, чтобы возразить.
– Помолчи, девочка, – упредила ее Чероки и протянула пакет. – Вот эту безделку подарил моей матери один дурачок. Она передала это мне, а я тебе…
Прежде чем Шеннон успела что-то сказать, Чероки стала осторожно, даже с каким-то благоговением разворачивать пакет. В некоторых местах тонкая папиросная бумага истончилась от времени и порвалась.
Но то, что открылось взгляду Шеннон, показалось еще более тонким и нежным, чем эта бумага. Шеннон ахнула от удивления и восторга, увидев белоснежную шелковую ночную рубашку, отделанную тончайшими кружевами.
Чероки мягко улыбнулась.
– Красиво, правда? – спросила она. – Когда я увидела тебя в первый раз, я сразу подумала об этой рубашке.
– Я не могу ее взять!
– А ты ее не берешь. Я даю ее тебе.
– Но…
– Да пойми ты, она мне не подходит! – нетерпеливо перебила собеседницу Чероки. – И никогда не подходила! Я слишком крупная… И моей матери не подходила… Ее никто никогда не носил.
Все еще мучаясь сомнениями, Шеннон дотронулась до рубашки. Можно было подумать, что она дотронулась до облака – настолько нежной показалась ткань. Да и кружева, которыми была отделана рубашка, были мягкими и шелковистыми на ощупь.
– А теперь забирай, – сказала Чероки.
– Я не могу…
– Уверена, что можешь.
Чероки опять завернула рубашку в папиросную бумагу и протянула ее Шеннон.
– Положи ее в глубокий передний карман куртки Молчаливого Джона, – посоветовала Чероки.
– Но…
– Девочка, я не выпью ни капли этого чая, если ты не возьмешь подарок!
Шеннон неуверенно протянула руку и взяла пакет.
– Ну вот и хорошо, – одобрила Чероки и взялась за кружку с чаем. – Убери пакет.
Чероки подождала, пока Шеннон засунула рубашку в карман куртки, и сделала первый глоток чая.
