— Опять встал, — тихо комментировал Марино. — Стоит на полпути между станциями.
— Бред какой-то! — вскипел Долович. — Я вот сейчас пойду и собственными глазами посмотрю, что там происходит. Что бы ни случилось, жопу ему оторву!
И тут же прикусил язык: миссис Дженкинс! Ее лицо было совершенно непроницаемым. Господи, думал Долович, направляясь к дверям, если нельзя ругаться, так уж лучше вообще молчать. Интересно, те, кто разрешил женщинам работать диспетчерами, думают, что управлять движением можно без ругани?
— Долго этот проклятый поезд будет там торчать? — послышался разъяренный голос из динамика. — Вы куда там, мать вашу, глядите, будь оно все проклято?
Главный диспетчер Центра управления. Долович ухмыльнулся прямо в застывшую от негодования спину миссис Дженкинс.
— Передайте его милости, что старший линейный диспетчер уже вышел, — бросил он и закрыл за собой дверь.
Райдер
Автоматы стоили немалых денег, сделать обрезы из дробовиков — по-настоящему смертоносное оружие — было бы куда дешевле. Райдер считал автомат чем-то вроде оборудования для звуковых эффектов; как оружие его нельзя было воспринимать всерьез. Допустим, на близком расстоянии он еще обладает достаточной убойной силой, однако из него трудно бить точно в цель, ствол при стрельбе все время уводит вверх и вправо, а на дистанции в сто ярдов от автомата вообще практически никакого проку. Но он был согласен, что «томми» производят важный психологический эффект. Джо Уэлком называл автомат «оружием, которое вызывает уважение», и, даже если отбросить его ностальгию по эпохе гангстеров, был, в сущности, прав. Невозможно было не ощущать уважение к пушке, способной выплюнуть 450 смертоносных пуль 45-го калибра в минуту. «Томми» просто обязан произвести правильное впечатление на пассажиров, которых фильмы про гангстеров убедили, будто автоматы так и косят людей десятками.
В вагоне стояла мертвая тишина, если не считать стука колес и скрипа подвески. Лонгмэн начал плавно тормозить. Стивер стоял ровно посередине вагона лицом к Уэлкому, который занял позицию в заднем конце. Оба были в масках. Райдер наконец пересчитал пассажиров в передней части вагона. Шестнадцать человек. Нет, лучше так: дюжина плюс еще четыре штуки — ведь это же товар. Но как он ни старался смотреть на этих людей с полным безразличием, безликая масса все же распадалась на отдельные лица.
Двое мальчишек смотрели на него широко распахнутыми глазами — пожалуй, не столько испуганные, сколько восхищенные тем, что принимают участие в ожившей сцене из криминального телесериала.
Их ошеломленная мамаша, которая так и не решила пока, что лучше — грохнуться в обморок или встать на защиту своих детенышей.
Похожий одновременно на хиппи и на Христа парень с перетянутыми ремешком длинными волосами, с бородкой, в шерстяном пончо, расшитом индейскими узорами, и в сандалиях на босу ногу. Кажется, в полной отключке. Или недавно вмазался, или, наоборот, отсыпается после долгого трипа.
Броская черноволосая девица в брезентовой армейской панаме — дорогая шлюха?
Пятеро черных: два почти одинаковых парня с какими-то свертками — худые грустные физиономии с громадными глазищами, белки так и сверкают. Бунтарского вида парень — берет, как у Че, плащ как у Хайле Селассие.[4]Мужчина средних лет, с гладкой кожей, прекрасно одетый, с аккуратным кейсом на коленях. Дородная женщина, наверно, домохозяйка, в пальто с лисьим воротником — наверное, с плеча какой-то дамы, склонной к благотворительности.
Белый старик, щуплый, но шустрый и розовощекий, в кашемировом пальто, отливающей перламутром мягкой фетровой шляпе и шелковом галстуке. Бормочущее себе под нос существо женского пола неопределенной расовой принадлежности, закутанное в пестрые тряпки, — явно алкоголичка в последней стадии распада.
Все остальные, кажется, безликие статисты в городском пейзаже. За исключением черного бунтаря, который с вызовом уставился на Райдера, все остальные пассажиры изо всех сил старались быть как можно более незаметными. Отлично, подумал Райдер, товар — он и есть товар. Товар с фиксированной ценой.
Вагон дернулся и остановился. Стивер вопросительно взглянул на Райдера, тот кивнул. Стивер заговорил — монотонно, глухо, как человек, не привыкший много разговаривать:
— Все, кто в задней половине вагона, — встали! Всем встать! И побыстрее!
Райдер, предвидя волнение в своей части вагона, громко сказал:
— Не к вам относится! Сесть и не шевелиться! Кто двинется, пристрелю на месте!
Чернокожий бунтарь демонстративно пошевелился на своем сиденье. Намеренно, с тщательно дозированным вызовом. Райдер медленно направил дуло автомата точно в центр его груди. Парень еще немного поерзал на скамье и только потом замер, вполне удовлетворенный собственной демонстрацией непримиримости. Райдер тоже был удовлетворен: вызов имел чисто церемониальный характер, его можно было не принимать в расчет.
— Живо! Двигайтесь, двигайтесь! По-английски все хорошо понимают?! Что, копыта примерзли?
Уэлком в своем конце вагона начал импровизировать, а зря: пассажиры и так вполне послушны.
Из кабины показались Лонгмэн и машинист. Лонгмэн что-то тихо сказал машинисту, тот кивнул и обвел взглядом пассажиров, ища свободное место. Нерешительно остановился над хиппи, потом двинулся дальше и тяжело опустился на сиденье рядом с чернокожей толстухой. Та не шелохнулась.
Райдер кивнул Лонгмэну. Тот, держа в руке ключ, направился к дверям. Два мальчугана, оцепенев, стояли у дверей, преграждая ему путь. Протянув руку, Лонгмэн мягко развел их в стороны.
Их тучная мамаша вскрикнула:
— Брэндон! Роберт! Пожалуйста, не трогайте их!
Она вскочила на ноги и сделала шаг к двери.
— Сидеть! — приказал Райдер.
Женщина остановилась, повернулась к нему и открыла рот, собираясь возразить.
— Ни слова. Сядьте на место. — Подождав, пока она вернется на свое место, Райдер махнул мальчишкам. — Отойдите от дверей. Садитесь.
Женщина схватила сыновей и судорожно притянула их к себе, между раздвинутых бедер, словно пытаясь укрыть их у своего лона, их изначального и самого надежного убежища.
Лонгмэн открыл дверь и спрыгнул на пути. Райдер еще раз пересчитал своих пассажиров, переводя ствол автомата с одного на другого. Девица в брезентовой шапочке безостановочно барабанила каблуком по грязным черно-белым клеткам пола. Хиппи клевал носом, улыбаясь своим видениям и не открывая глаз. Чернокожий воитель, скрестив руки на груди, испепелял взглядом мальчишек-рассыльных, сидевших через проход. Пассажиры в хвосте вагона выстроились по трое, они стояли лицом к дверям, а Уэлком суетился вокруг них, точно конвойная собака.
