сжались, словно он пытается сохранить лицо даже в таком состоянии. — Я не нуждаюсь в жалости.
— В пиздюлях ты нуждаешься, а не в жалости, — вырвалось у меня прежде чем я успела прикусить язык.
Его глаза, ещё недавно затуманенные и ослабленные, на мгновение прояснились, и в них мелькнуло удивление, смешанное с чем-то вроде смеха.
Он уставился на меня, и уголки его губ дёрнулись в слабой усмешке. Я не могла понять, злится он или смеётся, но его реакция была совершенно не той, которую я ожидала. Он казался озадаченным, будто мои слова вывели его из какого-то полусонного состояния.
— Пиздюлях, говоришь? — пробормотал он, его голос звучал хрипло и тихо, но в нём слышались знакомые, привычные нотки иронии. — Ты, значит, решила, что это мне сейчас поможет?
Я покраснела, осознав, что сморозила. Мой гнев и страх, смешанные с усталостью и стрессом, вылились в совершенно неуместную грубость. Но, к своему удивлению, я почувствовала, как нервное напряжение, которое держало меня на взводе, немного отступает. Я встретила его взгляд, решив не отводить глаза, и увидела, как он слабо покачал головой.
— Не переживай, мне их уже вставили. Ты отца вздрючила, а он меня. Так что, девочка, считай, что твой план исполнен.
Я замерла, его слова выбили меня из колеи. Он не выглядел разозлённым или обиженным, наоборот, в его глазах я увидела что-то вроде странного понимания и даже лёгкой, горькой усмешки. Я не знала, что ответить, слишком удивлённая тем, что он вообще заговорил об этом.
— Я не хотела… — начала я, запинаясь, чувствуя, как слова застревают в горле. — Так вышло…… А твоего отца… его хрен заденешь…. — я содрогнулась, вспомнив Александра Болотова — слишком опасного, слишком сильного.
Я замолчала, не закончив фразу, потому что перед глазами тут же возник его взгляд — тяжёлый, пронизывающий, такой, что хочется спрятаться куда-то вглубь себя и больше никогда не выходить на свет. Этот человек внушал настоящий страх, и мне, честно говоря, было удивительно, что я вообще осмелилась открыть рот в его присутствии.
— Может и не хотела, — согласился Владислав, — но тебе удалось. То-то Ленка и бесится…. — слабо улыбнулся он, сильнее кутаясь в плед.
Я тоже поежилась, обхватывая себя за голые плечи и только сейчас соображая, что сижу перед непосредственным начальником в одном белье.
— В шкафу, — снова подсказал он, — там рубашки есть. Правда тебе великоваты будут…. Но что уж есть…
Я взглянула на него, видя, как он пытается устроиться поудобнее, закутываясь в плед. Его лицо было бледным, губы слегка подрагивали от озноба, и мне стало немного стыдно за то, что я в эту минуту думаю о себе.
— Спасибо, — выдохнула я, стараясь говорить спокойно, хотя внутри всё ещё бушевали эмоции. Я поднялась с дивана, чувствуя, как ноги дрожат от напряжения, и подошла к шкафу, открывая его дверцы.
В шкафу действительно висело несколько рубашек — дорогие, хорошо сшитые, на вешалках рядом лежали аккуратно сложенные галстуки. Я взяла первую попавшуюся рубашку и быстро надела её на себя, ощущая, как ткань приятно охватывает кожу. Она была огромной, плечи сползали, но это было лучше, чем сидеть перед ним в одном лифчике.
Почувствовав себя хоть немного защищённой, я вернулась на диван и посмотрела на Владислава. Он наблюдал за мной, и в его взгляде не было ни намёка на ту похоть, которую я наблюдала всего лишь пол часа назад.
— Прости, — вдруг сказал он так, словно непривычные слова прилипли к губам.
Я молча кивнула, понимая, что такие, как он, не привыкли извиняться. В этой фразе скрывалось больше, чем просто признание вины — может быть, даже желание оставить всё произошедшее позади. Я не могла до конца понять, что он чувствует, и, честно говоря, не была уверена, что хочу знать.
Я села рядом, не слишком близко, но и не слишком далеко, положив руку ему на мокрый лоб. Его кожа была холодной и липкой, и я чувствовала, как под ладонью пульсирует жилка. Он не оттолкнул меня, просто смотрел, как будто пытался понять, что я собираюсь делать дальше.
— Владислав Александрович… — начала я, но он тут же поморщился, словно я снова обидела его.
— Влад… — перебил он, морщась, как будто само звучание его полного имени причиняло боль. — Думаю, после твоего ласкового обращения по матушке называть меня официально как-то… странновато.
— Влад…. Нужно кому-то сообщить…. Я не могу оставаться здесь на всю ночь…. Мне как минимум нужно переодеться…. Может…. — я прикусила губу, — позвонить твоему отцу?
Его реакция была мгновенной. Лицо исказилось гримасой отвращения и явного протеста, он словно снова собрался с силами, чтобы резко подняться, но его тело не подчинилось. Губы дрожали, дыхание участилось, и он крепко зажмурился, словно пытался отогнать эту мысль.
— Нет! — резко сказал он, его голос прозвучал напряжённо и слишком громко для его ослабленного состояния. — Только не ему… Пожалуйста.
— Маме? Друзьям?
— Мама умерла больше 10 лет назад, — хрипло отозвался он. — Друзьям…. — улыбка вышла горькой.
— Влад…. Он все равно узнает…. Послезавтра конференция, завтра он будет на работе с утра… — я и сама вздрагивала каждый раз, когда вспоминала Александра Болотова.
Этот человек был как ледяной ветер, пронизывающий до костей. И мне было страшно даже представить, как он отреагирует, если узнает, что произошло с его сыном. Но ещё страшнее было думать о том, что будет с Владиславом, если он попытается скрыть всё это.
Владислав с трудом повернул голову и посмотрел на меня. Его глаза казались пустыми, как будто все силы покинули его тело, оставив лишь оболочку.
— Я знаю, — прошептал он, и в его голосе звучала такая усталость, что я почувствовала, как внутри что-то дрогнуло. — Он всегда всё узнаёт. Я просто… хотел выиграть немного времени. На, — он протянул мне свой телефон, — звони по второму номеру: он — личный. Его он всегда берет.
Я замерла, глядя на протянутый телефон, чувствуя, как сердце начинает биться всё быстрее. Два номера были забиты в телефон Влада, один под именем «Александр Юрьевич», а второй коротко — «папа». Моё дыхание стало прерывистым, и я на мгновение замерла, не зная, как поступить.
