непростой и никак не ладилась. То подол в воду сползал, то тяжёлое корытце выскальзывало, то спину заломило.
— Да где же моё золото? — упарившись, воскликнула Дуня, шлёпая деревянным корытцем по воде.
— Какое золото? — услышала она голос деда и резко обернулась.
— Деда-а-а-а! — схватившись за сердце, воскликнула она. — Ну нельзя же так пугать!
— А ты пошто по сторонам не смотришь? И о каком золоте идёт речь?
— Да я вот подумала, — Дуня описала руками резкий и быстрый процесс размышлений, приведший её к воде, но сдувшись, выдала только конец всей цепочки действий: — …а вдруг?
Еремей усмехнулся. Ему как доложили, что его внучка уже час воду в речке в корытце набирает и трясёт, так он сам побежал посмотреть. А она, оказывается, золото моет! Неужто ей старый хрен Веденей, пусть земля ему будет пухом, рассказал, как ребёнком с отцом к Рифейским горам ходил и золото в реке собирал? Еле ноги унёс оттуда, а его отец там остался со стрелой в груди.
— Ну и чего? Нашла?
Дуняша огорчённо помотала головой и побрела к бережку.
— Деда, может нам воду продавать?
Еремей поперхнулся.
— Это как?
— Ну-у, наберем в кувшины, запечатаем и на рынок отвезем. Скажем, что вода у нас зело полезная, насыщает тело влагой, — неуверенно предложила она.
— Не купят, — пряча улыбку, ответил ей Еремей. — Подумай ещё.
— Я уж всю голову себе сломала. Кстати, тебе есть на что шерсть для Митькиных валенок покупать?
— Князь жалование исправно платит, — со вздохом произнёс он.
— Ну вот, будут у нас на продажу валенки, деревянная… — тут Дуня на миг замолчала и бодро продолжила: — …московская игрушка, а ещё валяные игрушечки. Игуменья Анастасия заказала десять полных телег гранитных брусков и обещала заплатить за них сто рублей. Мне пришлось уступить в цене, но бабушка нам ещё продуктов даст… точнее, яблок.
— Сто рубликов хорошо, — оживился Еремей, — только вряд ли наши лошадки потянут полную телегу камней, но заказ хороший! А зачем нам столько яблок?
— Ей их девать некуда, — вздохнула Дуня, вспомнив переработку яблок летних сортов на пастилу, кувшины со сброженным соком и просто сушёные яблочки. А вскоре в монастырском саду поспеют поздние сорта яблонь, которые некому перерабатывать.
— Точно ли заплатит нам игуменья за брусчатку? — засомневался Еремей. — Я читал её грамотку, но не верится мне что-то…
— Она на перьях для письма уже трижды отбила эту покупку, — фыркнула Дуня. — Знаешь, сколько она брала с князей за серебряные перья? Так вот, лучше не знать, чтобы спать спокойно!
— Настя всегда хваткой была, — одобрительно кивнул боярин. — Тебя хвалила.
— Угу.
— Пишет, что ты красиво трапезную расписала.
— Можно и так сказать, — вяло согласилась девочка.
— О её монастыре сейчас все только и говорят, — обронил Еремей. — Долги многим простила…
Дуня безразлично пожала плечиками<strong>…</strong> и вдруг дед ухватил её за тонкую косичку и притянул к себе:
— Твоих рук дело? — рыкнул он.
— А чё сразу я? — начала изворачиваться Дуня.
— А то! Не успела вернуться, всё вверх дном поставила! Дом полон чужих людей, лес раздала, на зверя охоту открыла!
— Деда-а-а! Так я ж для нас стараюсь! Разбегутся все<strong> —</strong> и что делать будем?
— Ну не на шею же себе садить? — возмутился Еремей, отпуская внучку.
— Я же как лучше… чтобы все вместе, как взяли да заработали!
— Вот работой своей они и оплатят аренду инструмента, бревна на избы, еду и проживание.
— Надо хоть малым заработком поманить, — не согласилась она. — А то неинтересно будет работать.
— Тьфу! Ну что ты будешь делать! Это в тебе кровь моей дорогой тещи просыпается! Всё добро нищим раздала, когда думала, что помрёт, а ей травки попить дали и выжила. Всех пережила, жалельщица сирых и убогих!
— Ну, деда! Я не такая!
— А не подумала, на что мне с новыми боевыми ряд заключать чтобы твоих дармоедов защищать? На что воинскую справу им покупать?
— Деда, я что-нибудь придумаю.
— Эх, маленькая моя разумница! Тебя князь к себе в гости ждёт, — огорошил её Еремей.
— Ой! Деда, я же ничего не… или он старое помянуть мне хочет, так я же…
— Про Ярославну забудь. Тебя никто не винит. Это княгине ты не по нраву была, а князь хорошо к тебе относится.
— Точно?
— Послушай меня, Евдокия. Иван Васильевичу сейчас тяжело. Вокруг враги, а теперь ещё братья против него пошли, но это только с одной стороны.
— А с другой?
— У него теперь развязаны руки, и когда мы наберемся сил, то земли братьев по праву заберем себе.
Дуня удивлённо посмотрела на деда. Как ловко у него получилось с этим «мы»! Никак, князь приблизил его к себе? В верности отца Иван Васильевич давно не сомневался, а вот дед всегда был человеком Кошкина.
— А зачем я князю? — неуверенно спросила она.
— Хочет поближе познакомиться, — навел туману дед, — узнать, как ты умудрилась придумать перья для письма ковать.
— Деда, да разве я могу знать, как чего-либо придумываю?
— Да уж, раньше я думал, что твои шатающиеся зубы были предвестниками идей, а теперь даже и не знаю.
— Шутишь?
— Да куда уж мне! Все за тобой присматривают, а проворонили, как ты пошла золото мыть! Это ж надо такое придумать?
Дуня отряхнула ноги от высохшего песка и взяв деревянное корытце, важно известила дедушку, что идёт домой.
— Ну идём, — согласился Еремей и поднявшись с камня, потихоньку пошёл следом. По дороге они встретили груженую шкурами телегу.
— Кто таков? — грозно спросил боярин у чернявого возницы.
Тот шустро соскочил и поклонившись, начал говорить и показывать:
— Вот, лосиные шкуры везу. Говорят, что иноземцы в городе деньгами за них платят.
— В Москве?
— Ага.
— Не слышал. Разве что в Новгороде, но больно далече. К тому же там всю торговлю свои люди держат и тебе хорошую
