Ознакомительная версия. Доступно 64 страниц из 319
информацию. Наконец, периферию оппозиционного подполья составляли те, кто время от времени проявлял сочувственное любопытство к закрытой информации и нелегальной деятельности[79]. У ОГПУ не было гарантии, что недавние исключения и аресты были достаточными. «Троцкистское подполье насчитывает значительное количество членов ВКП(б), не выявивших открыто своей политической ориентации и законспирированных по прямым директивам руководящих центров. Это двурушничество цинично обосновывается руководителями Политцентра тем, что партию следует рассматривать как враждебный лагерь, в тылу у которого необходимо иметь свои тайные кадры для подрыва его изнутри»[80].
В отчетах ОГПУ появились разделы «Выступления троцкистов» и «Деятельность троцкистов», содержание которых состояло, как отмечалось в сводках, преимущественно в «демагогических выступлениях на собраниях и в группах рабочих»[81]. Чтобы бороться с двурушниками, скрывающими «свое действительное троцкистское лицо под маской преданности партии», ОГПУ применяло чрезвычайные методы: слежку за исключенными и восстановленными оппозиционерами и внедрение провокаторов[82].
«Вербовка агентуры должна носить широкий характер, – писалось в циркуляре Ягоды и Агранова. – Для этой цели надо всемерно использовать возможности следственного производства и осведомления из инф[ормационной] сети. Среди последней должен производиться систематический отбор, и годные к агентурной работе информаторы должны включаться в кадры специальной агентуры». Особая работа должна проводиться с агентами, «еще не отрешившимися полностью от троцкистской идеологии и проявляющими некоторые политические колебания. Им следует давать разъяснения складывающейся в данный момент политической ситуации, разъяснять возникающие у них сомнения и политически их закреплять за собой»[83].
До сих пор перед нами была картина происходящего, увиденная глазами ОГПУ. А вот как – со слов И. Л. Абрамовича – это виделось троцкистам: «Мы были заинтересованы в расширении своих рядов, в привлечении на свою сторону членов партии – и не могли же мы в каждом пришедшем к нам коммунисте подозревать агента ГПУ. Да и не только ГПУ засылало к нам агентов. Контрольные комиссии Московской и других партийных организаций специально выделяли членов партии, поручая им ходить на подпольные собрания, выдавая себя за оппозиционеров. Оппозиция старалась тщательно изучать пополнение через своих проверенных функционеров, которые до поры до времени не допускали новых оппозиционеров к секретам. Обнаруженным провокаторам объявлялся бойкот, и их широко разоблачали в тех коллективах, где они работали». По возможности пытались переиграть чекистов в их же игре: «Среди оппозиционеров были люди, ранее работавшие в органах ВЧК – ОГПУ и изгнанные из них в 1926–27 гг. Были и такие, кто скрывал свою принадлежность к оппозиции и продолжал работать в аппарате ГПУ, тайно помогая нам (с этими, в случае провала, расправлялись особенно жестоко)»[84].
ОГПУ получало от осведомителей информацию о разногласиях среди троцкистов. В изоляторах доходило почти до рукопашного боя между «возвращенцами» и «невозвращенцами»[85]. «Имеющаяся агентура», которая уже действовала среди троцкистов, старалась способствовать усилению групп, стоявших за сближение с партией. «Работа по разложению оппозиции должна проводиться с соблюдением особо строгой конспирации. Нужна безусловная гарантия от провала и разоблачения наших методов работы». Число агентов ОГПУ расширялось путем привлечения оппозиционеров, которые находились «на пути к отходу от оппозиционной работы», для «освещения ее изнутри» и для «подготовки группового выхода из организации и содействия ее развалу». Участились аресты. Арестовывать следовало преимущественно интеллигентов, служащих, бывших партийных работников. Руководство ОГПУ требовало от следователей, чтобы те узнавали у арестованных «организационную схему» их группы и адреса явок. Следствие нужно было проводить в ускоренном порядке, используя его еще и для вербовки новой агентуры[86].
2. Сближение
Примерно с середины 1928 года среди оппозиции начали усиливаться разногласия по поводу оценки нынешней политической ситуации и должного отношения к сталинскому Политбюро. Часть оппозиционеров начала склоняться к примирению под впечатлением от набиравшей обороты коллективизации и индустриализации. Могло ли так быть, что программу большевиков-ленинцев проводил в жизнь именно Сталин? Имело ли смысл держать обиду на генерального секретаря? Ведь с точки зрения марксизма политическая борьба не была связана с тем, какой партийный вождь вызывал больше симпатий, – вопрос был в классах, в исторических силах, не в персоналиях.
Зиновьев видел в экономическом кризисе доказательство правоты своей группировки:
Каких еще доказательств нашей правоты нужно! – говорили мы с Каменевым друг другу. – Какие еще возможны более наглядные доказательства этой правоты! ЦК переходит теперь к политике нажима на кулака – но ведь это и значит, что проводится наша политика, что ЦК вынужден был взять нашу политическую линию. Организационно нас подавили, политически мы – победили! «Поезд революции шел под откос – мы бросились на рельсы, остановили поезд и своими телами спасли его от крушения», – такой образ употребляли мы тогда в разговорах, чтобы «пояснить» смысл происшедшего:
– Мы оказались правы против Сталина – в вопросе о кулаке. Это значит, что мы, именно мы, зиновьевцы, а не троцкисты, ибо проблему кулака больше всего «разрабатывали» мы. <…> Это – во-первых.
– Мы оказались правы против Троцкого – в вопросе о недопустимости становиться на путь второй партии. Мы имеем тут «заслугу», что, в отличие от Троцкого, мы на этот путь не встали. Это – во-вторых[87].
Правда, когда ЦК начал «ломать» кулака, это не входило в планы зиновьевцев: «В наши расчеты, в нашу политику, в наше восприятие данного этапа революции. <…> Не этого мы хотели. Это слишком диктаторское, слишком „грубое“, слишком „брутальное“ решение вопроса Сталиным»[88].
Л. С. Сосновский писал Троцкому из Барнаула: «Вообще, публика гадает и спорит: есть ли новый курс, и если есть, то, как к нему отнестись. Молодежь (ссыльная) ведет очень горячую дискуссию. К примеру, исключенный из ВКП(б) И. В. Сурнов задавал вопрос: „А пока спрошу тебя, как ты расцениваешь происходящее. Неожиданно резкий нажим на кулака, активную помощь бедноте, увеличение сельхозналога на будущий год, самокритика и т. д. Где разница в том, что мы предлагали?“ <…> Упразднение нэпа в деревне – кому из нас могло это прийти в голову даже в горячке дискуссии? А ЦК все это осуществил»[89].
Реплики, включенные в информационные справки о ходе обсуждения пленума ЦК ВКП(б) на ячейках и районных собраниях Москвы от конца июля 1928 года, говорили об историческом оправдании оппозиции:
Приходится проводить ее [оппозиции] положения и, в то же время, выдавать их за свои, а оппозицию ругать. Тов. Сталин на партактиве в Ленинграде сказал: в связи с затруднениями хлебозаготовок пришлось пойти по дворам с обыском и отбирать хлеб. Ведь такую линию предлагал Троцкий. Скоро сбудется три года, когда поднялся шум вокруг хлебозаготовок. Каменев тогда с цифрами в руках доказывал, что затруднения происходят потому, что хлеб находится большей частью у кулаков. Признает ли ЦК свою ошибку по отношению
Ознакомительная версия. Доступно 64 страниц из 319
