скупал для отправки за границу сорок сначала по 5 копеек, потом по 6, и наконец цена дошла до 12 копеек за пару. В 1886 году из Петербурга в Париж было отправлено 200 тысяч воробьиных шкурок (там их перекрашивали в «экзотических» птиц), 400 тысяч пар крыльев рябчиков и тетеревов, 25 тысяч свиристелей, 11 тысяч подорожников, 5 тысяч дупелей и т. д. Вообще из Москвы и Петербурга вывозилось «птичьего товара» на 1 миллион рублей. Естественно, что все это скупалось по деревням.
Кроме зверя, птицы и мехов давал лес русскому крестьянину, а точнее крестьянке, и другой товар: грибы и ягоды. Учитывая, что основная масса населения была православной, а, следовательно, строго соблюдала многочисленные посты, и не только многодневные, но и однодневные, среду и пятницу, потребность в грибах была колоссальной. По всей Европе собирают и едят грибы, в Париже их даже на улицах с лотков продают, но нигде не знают такого разногрибья. Перечислять все породы грибов, которые потребляет в пищу русский народ, бессмысленно. Правда, чем обширнее грибные угодья, тем меньше видов грибов идет в пищу: избалованы людишки, и ценят и знают только наилучшие сорта. Недаром кое-где грибом называют только белый гриб. Так что во множестве заготавливали гриб и сушеный, и соленый, и маринованный. Удельные крестьяне северных губерний обязаны были даже поставлять грибы к царскому Двору. И не просто грибы, а соленые рыжики. И не просто рыжики, а только самые молоденькие, такие, что пролезали в горлышко бутылки из-под шампанского. В них грибочки и засаливали. Ну, и, конечно, ели за милую душу грибы свежие, только что принесенные из леса. Но это в основном было потребление домашнее: не повезешь же даже и крепенькие боровики из какого-нибудь Устьсысольского уезда в Петербург. А вот крестьяне Шлиссельбургского уезда Петербургской губернии активно занимались ягодным и грибным промыслами. Здесь с 15 августа начинался сбор грибов для засолки на зиму. Поскольку государственных и удельных имений здесь практически не было, за право сбора ягод и грибов в помещичьих лесах крестьяне платили деньгами или работами. Так, крестьяне Матокской волости в количестве 20 сельских обществ платили 500 рублей и предоставляли 50 пеших рабочих дней общей стоимостью около 40 рублей. В некоторых местностях крестьянки за право сбора грибов и ягод 1 день жали в полях владельцев. На таких же основаниях драли в частных лесах ивовую кору для кожевенных заводов на дубление.
Цены на ягоды и грибы сильно колебались в зависимости от урожая. Так, в 1882 году брусника и клюква продавались крестьянами по 3 рубля за четверик, а в 1883 году всего по 40 копеек; в 1884 году барышники скупали бруснику и клюкву по 30 копеек за четверть, морошку по 3–4 копейки за фунт, чернику по копейке за фунт. И опять же, свежую ягоду на рынок собирали обитатели городских окрестностей. Но в большом количестве заготавливали ягоды и дальние крестьяне: в некотором количестве сушеную малину, которая считалась лекарством от простуды, а в основном зимнюю мороженную клюкву да моченую бруснику. Когда-то моченая брусника была обычным гарниром к лесной дичи: рябчики, пожалуй, только с ней и шли на стол. Однако не только в пищу употреблялась ягода: вместе с травами и кореньями она давала растительную краску для окрашивания тканей и кожи. В середине XIX века в окрестностях Устюга Великого в год собирали до 400 пудов толокнянки, «родственницы» брусники, которую отправляли в Красноборск и Казань для окраски льна и кожи. Четверть толокнянки скупалась на месте по 2,3–2,6 рублей серебром.
Массовый сбор клюквы, брусники и толокнянки привел к появлению в северных губерниях даже особого инструмента – набирухи. Это такой плоский деревянный совок, в котором спереди прорезаны длинные зубья, как на гребне. Баба, вместо того чтобы по ягодке класть в лукошко, «зачерпывала» набирухой густо растущие на тонких стеблях ягоды и срывала их целой пригоршней, ссыпая в корзину. Оставалось только перебрать их, отбросив сорванные листочки.
Леса, кроме ягод, грибов, дичи и зверя, давали еще и мед. Требовалось его в те незапамятные времена много: это был хмельной напиток. Не нынешняя «медовуха», незнамо из чего сделанная, но рядом с медом не стоявшая, а меды сыченые, ставленые и вареные. Но не о них речь, а о бортничестве – поиске и сборе меда диких пчел из бортей, дупел, где гнездились пчелы. Бортные ухожья некогда ценились намного выше других земель. Но с постепенной вырубкой лесов и распашкой лугов бортничество стало падать и превратилось в случайный промысел.
Постные дни – это не только растительная пища. Это еще и рыба, поскольку скоромной является пища от теплокровных животных. Впрочем, рыбу ели не только постами, а и в мясоед: хорошая рыба – вещь вкусная, особенно красная рыба. Нет, нет, не горбуша и кета – о такой рыбе в Европейской России и не слыхивали. Ею на Дальнем Востоке коренные жители собак кормили: ведь до открытия Транссибирской магистрали дальневосточные деликатесы, включая красную лососевую икру, были в коренной России недоступны и неизвестны. На собачках и мохнатых якутских лошадках везти скоропортящийся и довольно тяжелый продукт через перевалы сибирских хребтов и полноводные сибирские реки да по сибирскому бездорожью никому в голову не могло прийти. Да и незачем было: в ту пору и в коренных русских реках рыбы хватало с избытком. В том числе и красной рыбы, как в торговле называли благородных осетра и севрюгу, белугу, шипа и стерлядь. Это сейчас домохозяйки по бедности, невежеству и незнанию русского языка называют красной рыбой дальневосточного лосося за его красное мясо, а в ту пору «красный» значило – лучший, качественный, красивый: красный угол, красная девка, красный день, красный товар.
Самой крупной из красной рыбы была белуга, средний вес которой в торговле считался в 3 пуда. Но бывали примеры, что вылавливали белуг весом и до 80 пудов, причем из одной рыбины вынимали до 25 пудов икры. Средний вес осетра считался в 30 фунтов, но и он иногда доходил до 3–5 пудов при длине в 6–9 футов. Эта рыба шла из Каспийского моря в Волгу, в течение нескольких недель поднимаясь далеко за Нижний Новгород и даже за Кострому, стерлядь же и осетр шли до Твери. Их и там, в среднем течении Волги и ее притоках, ловили, но главный лов, конечно, шел на Северном Каспии и в низовьях Волги и Урала, особенно в волжских рукавах Ахтубе, Чагани и Бузани. Здесь собирались огромные артели рыбаков, называвшиеся ватагами. Пойманную рыбу доставляли на рыболовные плоты, устроенные на берегу и частично стоящие на сваях в виде сараев. Принятая рыба разделывалась резальщиком, икра поступала мастеру для протирки через грохот и засолки, визига – к клеевщику, а сама рыба – к солельщику. Икра была не «черная» и «красная», как в аляповато-сказочном кинофильме Никиты Михалкова, а троечная (свежепросольную икру на
