Ула блондинкой, но свои чёрные как смоль волосы она предпочитала носить распущенными, чтобы не привлекать внимания. Она давно решила, что уникальных глаз с неё достаточно.
Сорланд вёл троих новичков по извилистой тропинке к озеру, где на берегу одиноко громоздился большой несуразный дом. Здание расползалось во все стороны флигелями, росло башнями вверх, кренилось справа, проседало слева и выглядело не очень устойчивым. Вряд ли в архитектуре имелся стиль, характерной чертой которого был такой диковинный способ постройки, но, найдись он, этот дом считался бы эталоном.
На лужайке перед входом стояли качели и скамейки, на траве всюду валялись игрушки. Под навесом у стены громоздились дугообразные скейты, из которых вместо колёс почему-то торчали пучки прутьев.
Дети подошли достаточно близко, чтобы различить деревянную табличку, прибитую гвоздями к стене. «Сиротский приют» – сообщала выцветшая надпись.
– Почему тут написано «Сиротский приют»?! – такого девочка, у которой имелись живые и любящие родители, никак не ожидала.
Сорланд улыбнулся Улиному возмущению.
– Это юмор старика Гроотхарта. Наверное, раздобыл эту вывеску на блошином рынке или просто нашёл. Он мастак отыскивать диковины, которые никому больше не нужны. Вы полюбите его, – Сорланд заглянул в дом и прокричал: – Добрый день, Дáвид!
В доме было пусто. Низкий голос ответил снаружи, откуда-то из-за угла дома:
– Джим!
Следом за голосом показалась долговязая фигура, голову которой венчал красный ночной колпак. На ногах Гроотхарта были деревянные башмаки и толстые шерстяные носки, гармошкой сползавшие книзу.
– Новенькие? – он оглядел пришедших и жестом указал на открытые двери. – Добро пожаловать домой! Хех!
Господин Гроотхарт был далеко не молод и очень высок, он был даже выше Джима Сорланда. И ещё он был очень худым, настолько худым, что рабочий джинсовый комбинезон болтался на нём, словно на бельевой верёвке. Седой и голубоглазый великан смотрел на детей с добротой, морщины делали его глаза похожими на лучистые звёзды.
– Оставлю вас на этом, Давид?
– Конечно-конечно, – замахал костлявой рукой господин Гроотхарт и скрылся в глубине дома.
Джим Сорланд попрощался и ушёл, а дети остались на улице, никто из них не решался зайти в дом.
– Проходите, друзья! Не стесняйтесь, – крикнул господин Гроотхарт из глубины дома. – Остальная ребятня ещё в школе, а Агда – по делам в деревне, дома только мы с Симонэ, – господин Гроотхарт вернулся в прихожую и махнул рукой в сторону лестницы, где за перилами прятался малыш в пижаме. – Ему всего три, и он капризничает. Маленький хитрец думает, я не догадаюсь, что он подсунул свою утреннюю кашу нашему Старому Томбу! Подрастёт, узнает, что коты-призраки каш не едят! – господин Гроотхарт с напускной серьёзностью погрозил пальцем, и малыш убежал вверх по лестнице.
Широкая прихожая напоминала фойе маленького семейного отеля. На стене за стойкой регистрации жильцов находились вполне уместные для такого места ячейки с ключами, половина из которых была пуста. У левой стены на вешалке для одежды с крючками под разный рост висели дождевые плащи и пара курток. Там же стояла проволочная корзина для зонтиков и подставка для обуви, где выстроилась в ряд, как на ветке, стая резиновых сапог всех цветов и размеров.
– Пройдите по дому, оглядитесь! – сказал господин Гроотхарт, вставая за стойку регистрации, словно метрдотель. – Все комнаты с номерами на дверях открыты и свободны. Можете гулять, совать свои любопытные носы куда вздумается. Когда выберете себе комнату, снимайте номер с двери и спускайтесь, я обменяю его на ключ и помогу отнести вещи.
– Боюсь, – сказал Алек, держась за тряпичные лямки рюкзака-наволочки, – все наши вещи уже при нас.
– На этот случай, молодой человек, у нас всегда есть запасной план! – ответил Гроотхарт и хитро подмигнул. – И расскажите-ка, как вас всех зовут, старая моя голова!
– Меня зовут Алексей, можно коротко – Алек, а это Нина, моя сестра.
– Мы близнецы, и он младший!
– Хм! Близнецы, значит. А ты что, тоже их близнец?
– Нет, у меня нет братьев и сестёр. Я Ула.
– О, это поправимо! Здесь у тебя их будет сколько угодно. Меня можете звать Гроотхартом, или Давидом, или Стариком, как вам больше придётся по душе. Ну, идите же скорее выбирать комнаты! – Гроотхарт звонко хлопнул в ладоши и добавил: – Буду ждать в кладовке, это через гостиную направо и вниз.
Насвистывая какую-то мелодию, Гроотхарт удалился, оставив новичков одних изучать дом. Дети поднялись по лестнице на следующий этаж, где коридор расходился в три стороны, и начали поиски свободных комнат, сначала открывая двери совсем робко, потом посмелее.
На дверях обитаемых комнат вместо номеров красовалась всякая всячина. Мелом нарисованный лис, бумажка с посланием Alais. Netraucēt![3], венок из сухих растений. Ни послания на дверях, ни сами двери не повторялись, каждая имела свой уникальный характер, судя по всему, отражавший характер жильца.
Алек и Нина повернули в широкий коридор, а Ула поднялась по лестнице на этаж выше. Все коридоры в этом доме заканчивались окнами, из-за чего свет пронизывал его в самых разных направлениях, создавая причудливые тени, блики и паутину солнечных лучей. Ула двигалась всё дальше, изучая свободные комнаты. Как и двери, комнаты отличались одна от другой – каждая следующая не походила на предыдущую. Где-то полы были деревянными, где-то – каменными, стены то белоснежные, то со старинными расписными бумажными обоями. Доски, кирпичи, камни, железяки, ракушки – у Улы создалось чёткое ощущение, что комнаты присоединялись к дому по мере необходимости и строились из подручных материалов.
Ула поднялась выше ещё на один этаж и остановилась возле узкой винтовой лестницы, деревянные протёртые ступени которой уходили вверх рядом с тёмно-синей стеной. «Наверное, там чердак», – подумала девочка и уже было повернула в другую сторону, но потом слова господина Гроотхарта, что можно гулять и совать носы куда вздумается, всплыли у неё в памяти, и Ула без колебаний направилась по винтовой лестнице вверх, на всякий случай держась за тонкие металлические перила.
Лестница привела её на небольшую площадку с двумя дверьми и маленьким круглым окошком. На левой висел номер 44, на правой – 100.1, что означало: обе комнаты пустовали. «Странно, почему они дают комнатам случайные номера, и интересно, сколько вообще в доме комнат», – размышляла Ула, открывая левую дверь. За дверью оказалась маленькая комнатка со стенами из дерева, с единственным окном, за которым виднелись горы, с кроватью, что висела над головой, и целой паутиной верёвок, тянувшихся от стены к стене. Верёвочная паутина уходила высоко под потолок, который был не чем иным, как внутренним пространством этого флигеля. Было понятно, что это тоже не её комната, такая подошла бы тому, кто обожает лазить, висеть вниз головой, подтягиваться и отжиматься, а Ула искала комнату, в которой просто захочется жить каждый день. С этой мыслью девочка открыла следующую дверь. Комната за ней была вдвое больше, с тремя окнами: одним узким, с видом, как и в соседней, на горную гряду, вторым от пола до потолка с видом на озеро и третьим средних размеров с видом на город. Помимо прочего, в комнате был небольшой, кривовато сложенный камин и крохотная ванная комната, больше похожая на платяной шкаф.
Здесь Уле захотелось остаться. Деревянные полы и каменные стены напомнили ей дом бабушки и дедушки в Род-Айленде, куда она приезжала во время летних каникул. Камин навевал мысли о северной стране, где Ула оставила родителей, кто знает, на какой долгий срок, а большие окна позволят наблюдать за внешним миром и особо не показываться там самой. Потому что, насколько сильно Ула мечтала о крепкой дружбе, настолько же сильно она боялась её заводить.
Фицджеральд Омар Льюис
Ула сняла номер 100.1 с гвоздика на двери и спустилась по лестнице. Она слышала, как следом топают по ступенькам Нина с Алеком и что-то радостно обсуждают. Ула прибавила шагу, потому что не хотела подслушивать, но близнецы всё равно нагнали её в гостиной.
– Как думаешь, что эта разноглазая нашла? – спросила Нина у брата.
– Возьми и спроси!
– Ещё чего, мне ни капельки не интересно!
– И не называй её так.
– А как мне её называть,
