придут за мной, если я отрекусь.
Путь труса. Я в ярости покачал головой. У меня оставалась еще одна дерзкая идея – возможно, лучшая: убедить Кярса в том, что встать на путь войны предпочтительнее, чем бежать.
– Ты говорил, что хочешь править страной. Ты и правда хочешь?
Кярс нерешительно кивнул.
– Я должен услышать эти слова. И мне нужно слышать в них твое сердце.
– Я хочу править, Кева. Но почему никто больше не думает о народе? Разве его благополучие не важнее всего? Отец всегда говорил, что Лат посадила нас на трон, чтобы мы обеспечивали процветание людей, а не собственное. Так если есть способ обеспечить мир без меня на троне, способ, при котором не прольется океан крови, – разве это не лучше?
– Нет, не лучше, потому что ты Селук и законный шах. Ты оставишь свой народ на милость тиранов, силгизов и йотридов, отступников и еретиков. На зло. Пусть у тебя теперь нет Мервы и Кандбаджара или городов на побережье Юнаньского моря, но остается этот город, самый священный из всех. У тебя есть Зелтурия. Пусть здесь будет и твой престол. Правь здесь, как когда-то святой Хисти.
Он поднял голову и, кажется, удивился. Хорошо. Наконец-то мне удалось до него достучаться.
– А что скажут на это Апостолы Хисти?
– Я так скажу – их мнение совершенно не важно. Проведи семь тысяч гулямов через южный проход в сердце города. Объяви Зелтурию на время своей резиденцией. Гарантирую, что никто и пальцем не пошевелит, чтобы тебе помешать.
– Как ты можешь быть так уверен? Ни один правитель никогда не жил в Зелтурии… после того как святой правитель Зафар бежал от Базиля Изгнанного. Этот город неприкосновенен. Он – прибежище мира. Боюсь, после такого шага меня просто возненавидят.
– Нет, и за это можешь благодарить Сиру. Тысяча святых похоронена здесь, в Зелтурии. И я знаю, в городе все боятся того, что она обойдется с ними так же, как со святыми в Кандбаджаре. Уверен, Апостолы объявят тебя Защитником святых. Пусть же горы станут твоим щитом, а гробницы святых – твоим местом силы. И позволь мне стать твоим клинком.
Дверь внезапно распахнулась с порывом воздуха.
Через порог, подняв золотую саблю, шагнул человек в капюшоне. Я едва успел отпрянуть от изогнутого клинка, направленного мне в глаза.
Перекатившись, я вскочил на ноги и остановился между незнакомцем и Кярсом, сердце чуть не выпрыгивало из груди. Я посмотрел на свой ятаган, лежавший в дальнем углу.
– Я думал, ты проворнее, – сказал человек в капюшоне, отступая к порогу. – И думал, что ты вооружен. Ты считаешь, что Сира не пошлет сюда своих убийц?
– Кто ты? – выкрикнул я, пытаясь усмирить стучащее сердце.
– Настоящий клинок шаха Кярса.
Он убрал в ножны блестящий клинок, а потом опустил капюшон. В глубине его глаз смешались ненависть и печаль. Борода была черно-серой, как лоскутное одеяло, черты темнокожего лица заострились. Сложен он был крепко, как будто закован в крестейские доспехи.
– Като, – произнес шах Кярс. – Во имя Лат и всех ее святых, ты жив!
Като… командир гулямов?
– Прошу прощения за то, что так долго добирался, – сказал он. – Стыдно говорить, но после случившегося в пустыне я бежал. И пришел в себя только на полпути к Атсмери, владениям султана Химьяра.
– А как твои жены и дети?
Кярс положил руки на плечи командира гулямов.
Глаза Като затуманились.
– Они стали кровью.
– Мне жаль. – Кярс обнял Като, в его голосе слышалось неподдельное горе. – Мне так жаль.
Но Като оставался непоколебимым, стоял неподвижно и явно не мог ни в чем обрести утешения.
– Я невольно услышал бо́льшую часть вашего разговора и согласен с магом. Не позволяй Сире и Пашангу заключить подлый мир. Пусть этот город станет твоим престолом. Позволь мне собрать для тебя гулямов и хазов. Я увеличу твое войско до размеров бескрайнего моря, и мы заставим врагов заплатить.
Като говорил почти так же, как я. Я понимал его горе, пускай оно и укрыто за стальной маской куда лучше, чем я прятал свое. Однако сердечная боль всегда видна, какие доспехи ни надень.
– Я много о тебе слышал, паша Като. – Я усмирил стучащее сердце, шагнул вперед и взглянул ему прямо в глаза. – Я рад твоему возвращению, хотя оно могло бы быть и менее драматичным.
Он погрозил мне пальцем.
– Сам виноват, Кева. В другой раз лучше будь наготове. И не думай, будто я забыл, что ты сделал с Кичаком. – Он вдруг широко улыбнулся, сняв напряженность. – Ах, как ты кружился вокруг него, как старался убить. Но все это было давно. – Он взял мою руку и пожал ее. – Буду рад увидеть ту же ярость и ту же изобретательность направленными против суки, убившей моих детей.
Перемена его тона сбивала с толку. В любом случае, если Като был на поле боя в тот день, когда мы разбили гулямов Сирма, если видел, как Сира вызвала кровавую чуму, поражение только закалило его.
Поэтому я ответил на рукопожатие.
– Это было давно. Теперь мы на одной стороне. И, несмотря ни на что, должны победить.
В стальном взгляде Като я прочел согласие.
2
Сира
«В жопу святых». Вот что было вырезано у него на коже по-силгизски, и отнюдь не на лице.
Он был седобородым ветераном бессчетных битв, отцом пяти дочерей. Он выдал их замуж за самых лучших воинов-йотридов. Как человек богобоязненный, он часто посещал городские храмы. И, по словам его знакомых, всем сердцем принял новую веру – Путь Потомков.
После того как йотриды нашли его истерзанное тело, висящее на кипарисе, некоторые горячие головы ворвались в казармы силгизов, где те пили кумыс и курили опиум. Трезвые йотриды зарезали четырнадцать силгизов, которые и на ногах-то едва держались, не говоря уже о том, чтобы размахивать ятаганами.
Этот случай чуть не положил конец нашему союзу, причем все произошло за одну ночь, пока я спала. К счастью, Пашанг и Гокберк не спали, быстро прибыли на место и всех усмирили. Чтобы все исправить, придется заплатить за пролитую кровь скорбящим родным убитых силгизов и похоронить убитого йотрида с почестями, достойными кагана.
Наши враги умны и пойдут на любую подлость. Их ненависть ко мне была сильнее, чем беспокойство об Аланье и ее населении, это уж точно. Если бы йотриды и силгизы начали сражаться друг с другом прямо в городе, больше всего пострадали бы жители Кандбаджара.
И как их защитница и покровитель я
