проворчал недовольно. — Молоток хоть есть?
— И даже не один.
Что он собрался делать, я сообразила, поэтому и молоток, и гвозди достала. Ими, если на то пошло, я и сама умела пользоваться. Только вот лезть на подоконник и стучать, зная, что лететь при невезении семь этажей вниз, я была не готова.
От одной мысли уже дурно делалось.
И ноги леденели.
К тому же…
— Глеб Александрович, фанера так и не появилась. Ты чем закрывать решил?
— Увидишь, — мне ответили загадочно и, отодвинув в сторону, в прихожую вышли, стали собираться. — Хотя могла б и наколдовать, ведьма ты или кто. Короче, убирай пока тут всё. Я скоро вернусь.
Его «скоро» растянулось на сорок минут, за которые семь раз сходить до мусорки и всё выкинуть я успела, вымыла пол и шторы, чтобы не реяли, в узлы скрутила.
А Измайлов откуда-то притащил фанеру.
— Где ты её достал⁈
Все магазины, где что-то подобное можно было купить, давно были закрыты.
Как-никак девять вечера на часах, даже почти десять.
— А вот, — ухмыльнулся Глеб и довольно, и насмешливо.
Так, что стукнуть его захотелось.
Молотком.
Который у меня отобрали, а меня саму отогнали. Потребовали, раздраженно прикрикнув, не отсвечивать и не мешать, и на диван, дуясь на его ор, я забралась и в куртку завернулась. В квартире было, как на улице, где градусы шли со знаком «минус», поэтому ночь мне предстояла интересная.
И маме, видимо, придется всё-таки звонить и рассказывать сегодня.
Она же скинет деньги, чтобы номер в гостинице я сняла. Моих оставшихся на карте сбережений даже на самую скромную комнату не хватило бы, поскольку конец месяца, как бывало не раз, я гордо доживала настоящим студентом.
На воде и макаронах.
— Дует даже так, — Глеб, поморщившись, процедил сердито, взял ещё пару гвоздей. — Ты куда ночевать поедешь?
— Я… пока думаю.
— Ты же не умеешь.
— Кто бы говорил… — огрызнулась я вяло.
Порядка ради.
И с учетом остатков совести, которая требовала помнить, кто мне тут помогает. Возвышается на подоконнике и приколачивает, не жалея гвоздей, притащенную не пойми откуда фанеру. И видеть Глеба Измайлова с молотком в руках было… странно.
Не вязался его образ с молотком.
И с моей старой курткой оверсайз, в которую переодеться я его заставила. Наблюдать, как он работает в своём модном пальто, было выше моих сил.
— Ну вот, вроде и всё, — Измайлов, спрыгнув на пол и собрав инструменты, окинул окно критическим взглядом. — Поехали.
— Куда?
— Ко мне, — он буркнул недовольно. — У меня переночуешь, Калина дуристая.
Побываю первый раз в его квартире.
Тогда и своя квартира, и своя машина были ещё только у Измайлова. И откуда они у него он, как и с фанерой, не рассказывал.
Только улыбался едва заметно и таинственно.
Раздражал и… нравился этой своей улыбкой, уже даже тогда нравился.
И улыбкой, и негромким смехом.
Легкостью, с которой поздний ужин, привычно перепираясь, мы в четыре руки на его огромной кухне организовали. И рабочую тетрадь по физиологии он у меня закрыл, забрал телефон, на котором пару-другую метод я нашла и готовиться решила.
Иногда я была правильной и ответственной, да.
— Калинка, давай пиратов смотреть, — он, приземляясь рядом и дёргая за прядь волос, предложил легкомысленно.
И невозмутимо.
И уже включил их.
— У нас завтра опрос.
— Он каждую пару.
— Два поставит.
— Можно подумать, первый раз.
Вот же… аргументы у меня закончились, а потому указательный палец перед его лицом я выставила и свое условие выдвинула:
— Но только первую часть, она круче всех…
Поздно ночью, засыпая на его кухонном диване, я думала, что первый раз был кто-то, кроме мамы, Еньке и Ивницкой, кто приехал и помог… просто так.
Мне неожиданно нашлось кому позвонить.
4 часа 33 минут до…
— Ну вот и всё…
Серж объявляет неожиданно.
Торжественно.
Он окидывает меня ещё одним придирчивым взглядом и в сторону, всё же коснувшись и поправив «выбившийся» у лица локон, отходит.
А я…
Я смотрю на своё отражение и не верю, не вижу… себя.
Я не такая.
Я куда обычней.
У меня, настоящей, зелёно-карие, а не изумрудные глаза. Только иногда, если сильно злиться или долго реветь, они становятся бутылочного или болотного оттенка, истинно — по зелёному — ведьмовскими.
И огонь святого Эльма в них тогда разгорается.
Если верить Измайлову.
А ему верить было нельзя. Хотя бы потому, что про огни Эльма, удивляя познаниями, он брякнул на сильно пьяную голову. Напечатал, стирая моё имя в телефоне, «жена» он тоже в тот вечер, но… об этом думать не стоит.
Лучше вглядеться в зеркало.
В не моё-моё отражение.
У меня вот, настоящей, не столь высокие выразительные скулы, тонкие черты лица и идеальная без единого изъяна кожа. Теперь не видно тонкого шрама над левой бровью, который от скачущего Рэмыча сохранился.
Только губы у меня, настоящей и зеркальной, совпадают. Они остаются по-прежнему чётко очерченными и яркими без всяких помад.
И мне уже делали, репетируя, и макияж, и причёску, но тогда они не смотрелись столь… завораживающе. Тогда, рассматривая своё отражение, я лишь согласно кивнула и признала, что неплохо.
Красиво.
А сейчас…
Сейчас я не могу оторвать взгляда. Чувствую себя на месте и понимаю первый раз в жизни Нарцисса, что собой так смертельно залюбовался. Я вот тоже… ловлю червонные искры и блики в обычно тёмно-русых волосах, в тонких прядях, над небрежностью которых Серж не меньше часа колдовал.
Творил, открывая шею, сложную причёску.
И невесомую, будто сотканную из ажурной и прозрачной паутины, фату на сотню шпилек и гребень он прикрепил.
Присобачил намертво, как прокомментировала Ивницкая.
— Охренеть, — она, подходя и вставая за моим креслом, выдыхает вдруг севшим голосом. — Калинина, ты всю жизнь хреново красилась. Ты такая красотка, мать! Сегодня все помрут от зависти к Гарину, а…
Язык Ивницкая, пожалуй, прикусывает.
И сильно.
Но, встречаясь с ней взглядом в зеркале, я заканчиваю про себя, читаю её мысли, которые в эту минуту большими буквами и на лбу предательски горят.
…а некоторые локти кусать будут…
Хотя не будут, потому что не придут и не увидят.
Только это уже не говорю пока я.
— А у тебя волосы на солнце золотыми кажутся, будто горят, — тему Полина Васильевна переводит топорно.
Улыбается.
Получает ответ Женьки, которая к нам подходит.
Она вот переодеться ещё раз и собраться уже успела, влезла в изумрудно-чёрное коктейльное платье. И каблуки на тонюсенькой, но высоченной шпильке под ворчание Жеки Евгения Константиновна
