я не возьму совет директоров за яйца, и тогда смогу делать с Иветтой всё, что я, блядь, хочу.
Громкий стук в дверь кабинета сотрясает воздух, достаточно громкий, чтобы потревожить вечный сон мертвецов на кладбище в пяти домах отсюда.
— Входи, — в комнату не спеша входит Павел, как ленивый, тупой медведь.
— Босс, мы можем взять с собой женщин?
Нахуй мою жизнь.
— Нет.
— Но, босс, мужчины могут…
— В Шотландии есть женщины. Там ты сможешь найти несколько новых игрушек для траха.
— У нас будет место, где мы сможем расслабиться? Просто хочу убедиться, что ребята будут… управляемы.
Он шутит? Он тот, о чьём контроле я беспокоюсь. Он и Юрий — двое смертоносных, несомненно преступных безумцев, но мне нравится верить, что Юрий имеет больше самоконтроля, чем этот ублюдок передо мной.
— Павел, если кто-то переступит черту, он встретит мой гнев, — я не отвожу от него взгляда, позволяя моим словам впитаться. — У нас есть целое крыло поместья, и мужчины могут делать всё, что им заблагорассудится, в том жилом пространстве, которое мы присвоим. Относись к этому, как к клубу. Мне насрать. Не трогай дочерей. Оставь Иветту в покое, и всё будет хорошо.
— Не трогать дочерей. Оставить жену в покое. Понял.
— Она ещё мне не жена, — я огрызаюсь. — Павел.
— Да, босс?
— Съебись и закрой за собой дверь.
— Да, босс.
Он уходит, а я потираю вечную хмурую отметину, формирующуюся между моими бровями, в то время как мой череп пульсирует от начинающейся головной боли.
По прихоти мне нужно отвлечься, и я набираю данные Синди. Её имя, фамилия, возраст, дата рождения. Ввожу информацию в Google и ищу фотографии. Сначала нет ничего, кроме тех, которые я уже видел, но затем на четвёртой странице появляется новое изображение.
Здесь она с Иветтой, Дейзи, Айрис и своим отцом. Старик был ещё жив в это время, значит, ей сколько? Может быть, восемнадцать, или девятнадцать?
Они стоят перед домом, одна рука её отца лежит на плечах Синди, вторая — на талии Иветты. Улыбки для камеры могут быть самыми разными. У Иветты — фальшивая. Одна из тех странных улыбок, которые знаменитости выдают на таких мероприятиях, как «Оскар», когда они только что проиграли своему ненавистному сопернику.
Айрис кажется искренне счастливой. Дейзи выглядит так, будто она в другой плоскости от всех остальных. Пустая улыбка. Пустые глаза. Дорогой папочка выглядит по-настоящему счастливым, его улыбка доходит до глаз и морщит кожу вокруг них.
Теперь Синди.
Она одета в простое свободное платье, её волосы, золотые на солнце, свисают за плечами густыми, блестящими волнами.
Я увеличиваю фотографию. Её улыбка едва заметна. Она не касается её глаз, и её глаза… о, они полны печали.
Синди, кто тебя так расстроил? Это была Иветта?
Есть ещё пара фотографий с той же съёмки. Это должно было быть какое-то счастливое семейное дерьмо, на котором настаивала Иветта, потому что фотографии постановочные и вынужденные, как и вся её личность. На некоторых из них семья сидит на большом пледе, а рядом с ними стоит открытая ими корзина для пикника.
Я закатываю глаза от посредственности этой сцены. Иветта явно не понимает истинного счастья, и эта имитация — её толкование этого. Как будто кто-то попросил робота или ИИ показать счастливую семью.
Всё это происходит по принуждению, и её дочери выглядят всё более скучающими, а Синди — всё более неловкой. Иветта при этом улыбается странной, пустой улыбкой.
Затем я перестаю прокручивать.
На экране — фотография Синди в одиночестве. Она сидит на пледе, колени подняты, и её руки обхватывают ноги. Она смотрит немного влево, поэтому её лицо не полностью в профиль. Её взгляд наполнен сильной тоской.
Это фото не постановочное.
Фотограф сделал это фото без её ведома. Я понимаю, почему. Она выглядит неземной и прекрасной. Будто ангел упал с неба и приземлился на одеяло.
Я хочу забрать этого ангела и наполнить её своим греховным семенем. Продаст ли она мне свою душу?
Господи, вчера ночью я трахнул какую-то шикарную рыженькую, и всё же я твёрдый, глядя на Синди на одеяле, уставившуюся в пространство. Такая несчастная и такая чертовски соблазнительная.
Я представляю, как ползу к ней по одеялу, толкаю её на спину и поднимаю её платье по ногам, а она протестует против неуместности того, что я делаю это на улице, где все могут увидеть.
— Нико, не надо, — она опускает платье, а я хватаю её за запястья и сжимаю их над головой, просовывая руку в трусики. Они будут из простого белого хлопка, невинного и чистого, как она сама. Затем я просунул бы пальцы между её складочками, и она была бы вся горячая и мокрая.
Я стону и расстёгиваю штаны, доставая свой твёрдый, ноющий член.
Никто не входит в моё личное пространство без стука, даже Джеймс. Я в безопасности, чтобы заниматься здесь любым развратным дерьмом, каким захочу.
Я смотрю на лицо Синди, её глаза, пока представляю, как пробую её. Вздохи, перемешиваются с её бормотанием, умоляющим меня остановиться, потому что кто-то может увидеть, но потом она стонет и тычет свою киску мне в лицо, соблазняя меня, несмотря на её протесты.
Её трахали? Готов поспорить, что её никогда не трахал кто-то вроде меня. Может, какие-то местные парни, но я этом сомневаюсь. Она выглядит чопорной. Набожной. Паинькой.
Я хочу испачкать её в моём грехе так же, как она была испачкана в пепле.
Я бы кончил на неё и втирал бы сперму в её кожу. Может, я бы заставил её идти домой без трусиков, с моим семенем, стекающим по её бёдрам. Мы бы остановились поговорить с какими-то местными людьми, и Синди будет в ужасе, когда мокрый беспорядок остынет на её коже. Потом, когда мы будем вне поля их зрения, я бы толкнул её в живую изгородь, и воспользовался бы своими пальцами, чтобы затолкать мою сперму внутрь неё, где ей самое место.
При
