свою уборку.
— Почему ты согласилась на такое?
Зачем кому-то подвергать себя такому? Неужели в лексиконе Пейсли нет слова «нет»?
— Потому что я пол, — причитает она, драматично вскидывая руку в воздух.
Вау. Она действительно пьяна.
Локоть Пейсли снова ударяется о барную стойку, и она задевает рукой лоб. Пользуясь случаем, я выхватываю у нее бокал с вином и выливаю большую часть того, что в нем осталось, в раковину.
— Может, тебя подвезти домой? — спрашиваю я.
Она выпрямляется и недоверчиво смотрит на меня.
— Куда ты пошел с той женщиной?
Я скорчил гримасу.
— С какой женщиной?
— Грудастая МакГрудестон.
Хорошо. В этой женщине есть что-то помимо вина и мартини с личи. У нее галлюцинации.
— Я понятия не имею, о чем ты говоришь.
Она бросает на меня измученный взгляд.
— Женщина, которая заказала букашку.
Ох-х-х. Нижняя губа Пейсли надувается. Она ревнует?
Грудастая МакГрудестон. Я сжимаю губы, чтобы не рассмеяться в лицо Пейсли. Да, у этой женщины было то, что моя мама назвала бы «пышной грудью», и любой, у кого есть два работающих глаза, мог бы это заметить, потому что это платье особо ничего и не прикрывало.
— Я помогал ей добраться до дома.
— Конечно, — Пейсли скрещивает руки, делая лицо, демонстрирующее, как мало она мне верит. — Ты, вероятно, отвел ее в свою машину для… для… развратных действий.
Она морщит нос при слове «развратных».
Я усмехаюсь, только чтобы скрыть свое сильное желание кататься по земле и смеяться до колик в животе.
— Ты писатель-фантаст? Потому что тебе следовало бы им стать. Ты придумала отличную историю.
Пейсли выглядит так, будто хочет перелезть через барную стойку и ударить меня коленом по яйцам.
— Я бросила писательскую карьеру, так и не начав ее, потому что кто-то стер в порошок мой самый первый рассказ, — она фыркает. — Ты разрушил мою карьеру.
— Что? Это смешно. Я не разрушал твою карьеру. Ты разрушила свою карьеру, когда позволила одному человеку задеть твои драгоценные чувства. Если уж на то пошло, я оказал тебе услугу. Если критика твоего первого рассказа так сильно ранила твои чувства, ты бы никогда не добилась успеха в писательском деле. Тебе нужна не только толстая кожа, Пейсли, но и мозоли. Так что, — я отступаю назад и сгибаюсь в талии, отводя одну руку в сторону и кланяясь, — не за что.
Когда я выпрямляюсь, Пейсли уже стаскивает свою сумочку с барной стойки и сползает с табурета. Она отходит в сторону и шатается.
Черт. Черт, черт, черт. Это было слишком грубо. Плохие новости от Дома заставили меня вести себя неадекватно.
Я резко разворачиваюсь и ввожу в компьютер свой номер сотрудника. Когда я уже выхожу, я кричу Холстон с другой стороны бара:
— Мне нужно проводить кое-кого… — у Пейсли здесь есть машина? Если да, то она не может вести машину. — Кое-куда, — заканчиваю я.
Холстон обходит изогнутую часть бара, брови насуплены, руки прижаты к бедрам.
— Ненавижу закрываться одна. Ты мой должник.
Забавно, но уже второй раз за сегодняшний вечер женщина говорит мне это.
— Навечно, — подтверждаю я, уже догоняя Пейсли.
Когда я подхожу к ней, она уже проходит через парадную дверь ресторана. Со спины она выглядит как мой тип. Длинные светлые волосы, спортивные ноги и задница, от которой хочется локти кусать. Пейсли, похоже, позавидовала размеру груди той другой женщины, но я бы предпочел попку Пейсли…
Нет. Даже не ходи туда. Эти мысли — плохая идея.
Она не знает, что я позади нее, и из-за этого я чувствую себя мерзавцем, пока она не спотыкается, спускаясь по трем бетонным ступеням, ведущим к прохожей части на главной дороге.
Один быстрый прыжок на тротуар — и я уже рядом, ловлю ее, прежде чем она успевает упасть. Пейсли не знает, что это я, поэтому визжит, как банши[xviii], в непосредственной близости от моего лица и пытается ударить меня своей крошечной сумочкой.
Я уворачиваюсь от не слишком точной атаки.
— Успокойся, мисс Рэмбо. Твое лицо чуть не поцеловало асфальт, — я отступаю назад, но продолжаю держать ее за плечи. — Куда ты направляешься?
— В «Агаву», — она прищуривает один глаз и указывает неверное направление. — Это в ту сторону.
Конечно же, она остановилась в «Агаве». Это самый новый и роскошный отель в центре Скоттсдейла. В прошлом году Феникс принимал Суперкубок, и угадайте, где остановилась одна из команд? В «Агаве».
Я поворачиваю ее плечи в нужном направлении и отпускаю.
— Веди.
Она гримасничает.
— Какого черта ты идешь за мной?
— Сопровождаю, — поправляю я.
Положив руку на бедро, покачивая головой, словно маятник, она дерзко отвечает:
— И снова я спрашиваю, какого черта ты идешь за мной?
Эта женщина чертовски упряма.
— Ты пьяна, и я не хочу, чтобы ты шла одна.
— Я не одна. Я иду искать свою сестру, — она достает из сумочки телефон и подносит экран слишком близко к лицу. Прочитав что-то, она хмурится и убирает телефон обратно. — Они вернулись в отель.
Как мило с их стороны, что они оставили тебя.
Я делаю жест открытой ладонью.
— Начинай идти.
Пейсли говорит что-то, чего я не слышу, смотрит на меня целых три секунды, а потом, наконец, уходит.
«Агава» находится совсем рядом, и путь до нее занимает всего три минуты. То, как Пейсли ориентируется на тротуаре, впечатляет, учитывая, что она пьяна и носит каблуки не меньше трех дюймов[xix]. А может, и четырех. Кто, черт возьми, знает.
Она добирается до входа с раздвижной стеклянной дверью, окруженного горшками с пустынными растениями, и поворачивается ко мне лицом.
— Ты должен мне кольцо с мигающим пенисом.
Я бросаю взгляд на подростка-парковщика, чтобы проверить, не подслушал ли он. Он смотрит в сторону, так что я предполагаю, что да. Я порывисто вздыхаю и отвечаю:
— Этого никогда не случится.
— Ты, — Пейсли подходит ближе и тычет мне в грудь, — просто ревнуешь, потому что твой не светится.
Вскинув одну бровь, я смотрю на нее сверху вниз.
— Откуда ты знаешь, что это не так?
Она задыхается и делает шаг назад, резко прижав ладонь к груди.
— Это была шутка, мистер Серьезность?
— Я бы никогда не стал шутить с фаллическими световыми шоу.
Она издает раздраженный вздох.
— Буквально не могу понять, шутишь ли ты, потому что твое лицо выражает сразу десять видов суровости.
— Пейсли, есть только один вид суровости. Суровый. Вот и все, — я поднимаю палец. — Только один.
Она закатывает глаза.
— Ты такой же невыносимый, как и тогда.
На самом деле это больно, но будь я проклят, если покажу это.
