оставалось ему согласиться. — На белом коне по облакам скачет! Увидишь — влюбишься! В него даже старушки влюбляются.
— Вот дурак! Ладно, иди! Мне возвращаться пора, — смутилась Лида.
На опушке леса его поджидали.
— Ну што, встречался со своей синеглазкой? — вырос неожиданно перед ним дед Захар.
От неожиданности Сверчок резко отпрянул в сторону. В следующую секунду в его руке блеснул короткоствольный наган. С таким малозаметным оружием ходить в город было сподручнее. Старик одобряюще похлопал ученика по плечу:
— Добре, молодца!
— Чё добре, деда?! А ну как пристрелил бы тебя… — дрогнувшим голосом проворчал юноша.
— Це вряд ли. Я ишо не так погано двигаюсь, як ты розумиешь. — Задрав широченный рукав рубахи, поверх которой зимой и летом носил потертую от старости цигейковую безрукавку, Захар Петрович продемонстрировал пятизарядный обрез. — Шмальнуть да враз застелиться на траву ишо сумею, не сумневайся. Ну, так як там твоя востроглазая поживае? — напомнил он.
— Нормально, наверное, я не спрашивал. Только не моя она! — воскликнул с тоской юноша. Спрятав револьвер обратно за пояс, он показал на котомку за спиной. — Вот, сгущенка раненым…
Обмениваясь короткими фразами, словно перекидываясь картами, Захар Петрович не забывал поводить глазами по сторонам: не привел ли молодец хвост за собой.
— А я гляжу: идешь, мурлычешь себе под нос. Ну, думаю, ранила девка парнишку в самое беззащитное место, в сердце.
— Еще чего. Не то время. Война идет.
— И што? — Кучерявившиеся брови деда Захара приподнялись. — Война, хм! Эка невидаль. Война — дело проходящее, а любовь вечна. Так и в Библии сказано. Правда, зараз и не вспомню, у каком месте, но то и неважно.
— Не знаю, не читал.
— Ну, давай, откройся по дружбе! Так, мол, и так, Захар Петрович, влюбился, дескать, и вся недолга. Дай людям порадоваться чужому счастью…
— Да не влюбился я!
— Ну и дурак! Мал, значит, ишо. А может, не доверяешь мне свой душевный секрет? — Старик опустил глаза, делая вид, что удручен таким обстоятельством. — Что ж, бывает. Я-то к тебе со всей своей откровенностью, а ты вона как ко мне? Не доверяешь.
«Что за день сегодня? Второй раз за час дураком называют!» — нахмурился Сверчок, но заметив, как старик неумело изображал обидчивость, невольно засмеялся:
— Ладно, есть немного! Только давай сменим тему.
— Што, взаправду влюбился? Вот славно! — обрадовался дед Захар, успев подумать: «Будет о чем сегодня с мужиками погутарить, а то как-то скучно живем! Все хоронимся от немца да его же и бьем. А тут — лю-бо-овь! Понимать надо».
— Только ей наш Федор Иваныч нравится, — обронил Сверчок. — Говорит: в городе о нем легенды складывают.
— Легенды? Легенды — это хорошо! Значит, правильно бьем фашистов. А про то, что командир наш нравится… так это в ней женская сущность заговорила. Бабы героев любят. Вот моя жинка, к примеру…
Сверчок оборвал его:
— Не герой я, чего уж?! Ладно, что в отряде?
— В отряде все нормально. Тишь да гладь, как утречком на Кубани-реке. Я тебе про другое скажу, а ты послухай. — Они торопливо шли по старой проселочной дороге, тянущейся вдоль чащи, спеша как можно дальше уйти от города. — Любовь для нас, мужиков, ежели подумать, хуже всякой хвори будет…
Юноше слушать старика не хотелось, но делать было нечего. Дорога в отряд им предстояла долгая.
— Пристанет, ничем не отдерешь. Лидка хоть и годочками покамест мала, да есть в ней женские чары. Трохи подождать — и распустится жар-птица. Туточки твоя погибель и настанет окончательно, верно говорю. — Захар Петрович вдруг неожиданно остановился, погрозил кулаком: — Тока смотри у меня, Николай! Ежели шуры-муры какие надумал, вмиг нагайкою отстегаю! Я скотства не потерплю!
— Какие еще шуры-муры? — отмахнулся юноша. — Сказано же: командир ей нравится.
Сорвав с его спины ношу, Захар Петрович вынул из кармана небольшой перочинный ножик и ловко вскрыл им днище старого, в многочисленных заплатках вещмешка. Достав на свет небольшой листочек вощеной бумаги с процарапанным текстом, тотчас спрятал его в карман штанов.
— Так-то лучше будет, — заметил он и, словно не останавливался, продолжил: — По правде сказать, ваши бульбашки — девки справные, не спорю. Только с нашими казачками ни в какое сравнение не идут. Нет, не идут. Помню, шагаешь по станице, а навстречу красавишна! Ка-ак поведет бровью, да ка-ак колыхнет тяжелой грудью, что ты!.. Враз душа из тела выскакивает. Я так полагаю, что породистости наших казачек степь была помощницей. В ваших лесах да болотах таких сдобных фигур не встретишь.
Коле льстило, что старик разговаривал с ним на взрослые темы. Только что ему до кубанских казачек? Он их и в глаза-то не видел, знать не знает, как выглядят. Завел тут разговоры про черные брови да «убивающий наповал» взгляд, понимаешь. Для него, Николая Цвирко, краше девушки, чем русоволосая Лида, нет.
Сегодня она была особенно хороша в своем стареньком ситцевом платьице с туго стянутыми в толстую косу волосами. Коля больше не сердился на девушку за строптивый характер. Оправдывал: «С нами, мужиками, иначе нельзя». Корил себя за грубый тон. Чувствовал, как где-то в глубине души к зарождающемуся волнительному чувству влюбленности присоседилась липкая, как болотная грязь, ревность: «Героев им подавай! Вот женщины!..»
Заметив, что Сверчок не слушает его, старик прервал набежавшие воспоминания о старой, давно забытой холостяцкой жизни, в которой было много самогона, случайных женщин и кровавых драк. Годы своей молодости Захар Петрович в шутку называл «кое-как пробежавшими».
Цепким взглядом окинув в последний раз проселочную дорогу, старик увлек юношу в чащу…
При очередной встрече, случившейся вскоре, Коля решил не показывать девушке, что увлечен ею. Даже взял на вооружение слова деда Захара: «Мужчине следует быть твердым, как лесной орех, а не киснуть простоквашей при виде юбки». Впрочем, это не удержало его от капитуляции, стоило девушке лишь разок улыбнуться.
Он пытался ухаживать. Неловко, несмело, по-юношески трогательно. То достанет из кармана увядший тощий букетик скромных полевых цветов, собранных по пути. То мятую открытку подарит из прошлой, довоенной жизни, подобранную на заброшенном хуторке, где иногда приходилось отсиживаться перед тем, как пробраться в город.
Поначалу девушка не принимала знаков внимания, отмахивалась: «Вот еще придумал! Баловство это». Коля не отступал. Упорства ему было не занимать. В какой-то момент Лида сдалась, стала брать подарки, смущенно опуская глаза: «Придумал же, будто я барышня какая…»
Теперь всякий раз, когда прощались, строго наставляла, словно старшая сестра, отправляя несмышленого братца в школу:
— Смотри, по дороге ни с кем не задирайся! Ходи сторонкою, чтобы на немцев не напороться. Любите вы, мальчишки, отважничать, героев из себя
