нашей лаборатории, — работает именно на этом принципе. Значит, и мозг на такое способен.
— Мы это уже обсуждали! Это скорее психология, а не чистая физика. Когда экстрасенс впадает в транс…
— Игорь! Не делай вид, что не понимаешь! Транс — измененное состояние сознания. В таком состоянии человек — наркоман, например, — создает себе вторичную реальность. Перепутанного состояния с другой ветвью при этом не возникает. Черт возьми, мы это действительно разбирали!
Раздражение Эхуда привело к обратному эффекту: Игорь успокоился. Теперь он знал, что Эхуд поймет его правильно.
— Извини, — сказал он. — Ты подумал о людях, чья связь с реальностью — с нашей ветвью многомирия — ослаблена.
— Это очевидно! Странно, что мы не пришли к тому в той дискуссии…
— Не настало время, — пробормотал Игорь.
— Аутизм, — раздумчиво произнес Эхуд. — Ты говорил…
— О женщине, которая…
— Это важно?
— Что? — не понял Игорь.
— То, что это женщина. Молодая, ты сказал? Слепая от рождения, но со взглядом, который…
Он понял Игоря лучше, чем сам Игорь понял себя.
— Да. Это очень важно.
— Фракталы, — Эхуд, казалось, решил перевести разговор, но на самом деле продолжал с той точки, на которой закончил предыдущую фразу. — Она… ты говоришь, вяжет их?
— Не фракталы на самом деле. Вязка довольно грубая, но точная в пределах возможного. Поразительно, как ей удается определять и сочетать цвета. Пожалуй, самое поразительное именно это, а не то, как ей удается вести линию фрактала.
— Ты считаешь…
— Разве это не очевидно? Мозг Тами…
— Ее зовут Тами, — констатировал Эхуд.
— Да. Ее мозг, возможно, уже работает в режиме квантового компьютера. Ты представляешь себе простого человека… себя, меня, прекрасно различая цвета, краски, линии, рисовать фигуры, похожие на фракталы — каждый раз разные, ни разу не повториться?
— Ты хочешь, чтобы я взглянул на эту женщину?
— Нет. Я только хотел сказать, что…
— Мозг аутиста, — закончил Эхуд, — скорее, чем мозг любого другого человека, может входить в квантовый режим, и нельзя исключить, что всегда в этом режиме работает. Отсюда странности поведения и психологии аутистов. Они, попросту говоря, лишь частью сознания находятся в нашей реальности, в нашей ветви многомирия. Я верно тебя понял?
— Да, — сказал Игорь.
* * *
— Здравствуйте, Тами. — Игорю казалось, что она воспринимает его, как давнего знакомого. При звуках его голоса она поднимала голову, прислушивалась, рассеянный ее взгляд сосредотачивался. Движение пальцев на мгновение замедлялось, но потом продолжалось в прежнем ритме. Тами улыбалась, принимая его присутствие, и начинала говорить что-то, перемежая отдельные, не связанные друг с другом слова, долгими паузами, во время которых губы ее шевелились: возможно, она продолжала говорить, и эта ее немая речь связывала все, что она произносила вслух, в единое, но непонятное целое.
— Долго… пережить… колени… вазу взяла… потолок… специи…
Слова, слова, слова…
Доктор Мирьям, когда Игорь обратился к ней с вопросом, сказала, покачав головой, что внутренние монологи Тами наверняка логичны или, по крайней мере, эмоционально однозначны и были бы, возможно, понятны, произноси она вслух каждое подуманное слово. А так… Мирьям и еще несколько приглашенных психологов и психиатров пытались найти смысл и даже находили, но каждый находил свой смысл, и, как потом оказывалось, смысл этот соответствовал внутреннему настрою и состоянию не Тами, а того, кто, пытаясь понять ее речь, на самом деле начинал понимать себя. Такой парадокс.
Игорь приезжал обычно под вечер, сначала заходил к отцу, сидел, смотрел в сторону, он не мог видеть пустой взгляд человека, еще недавно энергичного и уверенного в себе. Если отец и думал о чем-то, во взгляде это никак не отражалось. Игоря он то ли узнавал, то ли нет, иногда называл его по имени, но смотрел при этом в потолок и на ответы не реагировал.
Попрощавшись и не получив ответа, Игорь отправлялся в соседнее крыло. Он приносил стул, садился так, чтобы Тами, поднимая взгляд от вязанья, наталкивалась на его взгляд, чтобы взгляды встречались и расходились, и чтобы в точке встречи возникал диалог. Игорю казалось, что Тами отвечает на его реплики, хотя со стороны это наверняка выглядело бессвязной речью.
Возможно, она отвечала на что-то, сказанное не сейчас, а вчера или неделю назад? Иногда ему казалось, что Тами отвечает на еще не заданный вопрос, и потому ее речь так невнятна. Он спросит о чем-то завтра или через неделю, а она отвечает сейчас — почему бы и такому не происходить в ее странном восприятии мира?
Однажды она сказала, закончив вязать фрактал и бросив материю в корзинку:
— Это такая музыка, которую слышишь только раз в жизни. Она не повторяется. Она одна. Музыка. Одна. Только одна. Других нет.
Обычно Тами повторяла фразу много раз с одними и теми же интонациями, но про музыку сказала и смолкла, будто прислушиваясь к чему-то в себе. Игорь потом долго думал, имела ли она в виду конкретную мелодию, которую слышала?
— Тами, вы любите Бетховена? — спросил он на следующий вечер.
Сам он мог слушать Бетховена бесконечно. Лунную сонату. Патетическую. Пятую, Третью, Седьмую симфонии. Он был уверен, что это музыка его жизни. Тами не могла не слышать Бетховена — по телевизору, стоявшему в центральном холле (слышно было плохо, далеко, но ведь у Тами замечательный слух, как у всех слепых), передавали как-то Девятую: четвертую часть, оду «К радости».
Спросив, подумал, что, может, получил ответ вчера. Подумал, что, если мозг Тами действительно работает в режиме квантового компьютера, то понятие времени для нее — сугубо служебное, вторичное, необязательное.
— Завтрак хороший, но обед лучше, — сказала она. — На завтрак молоко, такое свежее, что корова еще не доена.
И разве эта фраза, брошенная вскользь, не говорила о том, что даже причина и следствие для Тами не играли обычной роли в жизни?
Порой он удивлялся осмысленности и философской глубине ее речи, порой не хотел слышать несусветную чушь и бессмысленный поток слов.
О чем говорил он сам? Рассказывал о детстве. Это было самое однозначное и понятное время в его жизни. Мама, папа и он. Мама, которая его всегда баловала, и отец, «строгий, но справедливый». Оказывается, он многое помнил, и нужно было только потянуть за ниточку, чтобы память раскрылась — не вся, но какие-то забытые детали.
— Я хотел быть океанским лайнером, представляете? Это похоже на психоз, но для ребенка, по-моему, вполне нормально. Мне очень нравилось представлять себя огромным кораблем, а на капитанском мостике у меня стояли то мама, то папа. Если мама, то я обычно по утрам плыл в ванную, потом принимал в трюмы груз каши и
