провинциал Г. А. Панкрушев хвастался в своей докторской диссертации, что за двадцать лет вскрыл на 172 стоянках площадь в 21630 квадратных метров[40]. Это впечатляет. А на деле, как я убедился в Петрозаводске, в наших руках оказалась куча сомнительных, ублюдочных сведений, с которыми не знаешь, как поступить, в какой мере их можно использовать. Но попробуй сказать, что действуя в таком духе, приносишь науке больше вреда, чем пользы, все возмутятся. Начинается демагогия: памятники гибнут (и правда, гибнут, но не все же), люди, не щадя сил, стараются их спасти, трудятся в стужу, под дождем и снегом, а вы — белоручка... Но зачем раскопки-то вообще ведутся? Ведь это не самоцель, не развлечение, а научная работа, направленная на добывание надежных исторических источников. Горы нераспакованных ящиков, где в сгнивших бумажных пакетах с истлевшими этикетками десятки лет лежат неотмытые от земли черепки и кремни, в полноценный исторический источник не превратятся никогда.
Будем реалистами. Наивно было бы запрещать людям, предпочитающим полевые изыскания камеральной работе, участие в экспедициях и принуждать их классифицировать коллекции и сочинять монографии. Толку не будет. Пусть и дальше они занимаются любимым делом, но не бесконтрольно, а сообразуясь с общепринятыми правилами.
Первое: надо требовать от «полевых археологов», по крайней мере, подробных отчетов о проведенных исследованиях и, как минимум, первичной обработки коллекций — разборки и регистрации их, составления описей и т.д. Хорош ли был Бадер в роли раскопщика, а не разведчика? Я в этом не уверен. В Сунгире, вскрыв 2500 кв. м., он не нашел ни одного развала жилища, тогда как на всех аналогичных палеолитических стоянках они представлены. Находки в Баланове описаны не по комплексам могил, а суммарно. Вряд ли эти упущения извинительны. Значит, для науки было бы лучше, если бы некоторые, особенно сложные памятники доверяли не первооткрывателю или лицам, тем или иным путем застолбившим их за собой, а наиболее аккуратным специалистам.
Второе: если материалы своевременно не изданы, человек, их некогда добывший, утрачивает право авторства. Кому-то другому разрешается подготовить статью о Синьковском городище или стоянке Талицкого.
Разумной была система Императорской археологической комиссии. Туда поступали отчеты и коллекции всех, получивших открытые листы на раскопки. Приведя и то, и другое в порядок, информации об изученных памятниках публиковали профессиональные археологи. Просмотрите список трудов А. А. Спицына. Многие его книги и статьи носят такие названия: «Раскопки Л. К. Ивановского..., М. Ю. Лазаревича-Шепелевича..., Н. И. Репинкова..., В. А. Шукевича..., Н. А. Смирнова..., А. А. Смирнова..., С. И. Сергеева..., П. М. Еременко..., В. Завитневича..., С. К. Кузнецова..., Н. К. Рериха..., В. Н. Глазова..., С. А. Гатцука»[41]. Имя врача Л. К. Ивановского, вскрывшего 5731 курган в Петербургской губернии, вошло в историю науки, но случилось это потому, что результаты его изысканий были выверены и строго научно сформулированы А. А. Спицыным.
Заслуживает внимания и принятое сейчас в Польше деление археологов на «исследователей» и «консерваторов» — тех, чья обязанность вести охранные раскопки. Никто не мешает им публиковать материалы, при этом полученные, но главная задача «консерваторов» не в подготовке ученых трудов, а в точной фиксации выявленного в поле. У «исследователей» иная задача — осмысление всей суммы источников вне зависимости от того, кем они открыты. Науке нужны как первые, так и вторые. У полевых археологов-консерваторов не должно быть комплекса неполноценности. Они не менее уважаемы, чем кабинетные специалисты.
У нас не так. В отделах охраны памятников сидят случайные люди, чиновники. А те, кто копает, вместо надежной фиксации фактов озабочены публикацией вымученных теоретических обобщений, защитой диссертаций, продвижением по служебной лестнице. Головное учреждение все это нимало не беспокоит. Сложилась система доменов, уделов. Бадеру на откуп был отдан Урал, и тем самым позволено действовать там абсолютно бесконтрольно. Вести раскопки в том же районе, стремиться увидеть материалы, собранные коллегой, усомниться в его выводах считается верхом неприличия. Представление об общем деле, интересах науки утрачено. Надо отвоевать себе «экологическую нишу», обосноваться там всерьез и надолго и не пускать никого за ее границы. Такое положение, безусловно, удобно и спокойно, но наука от него постоянно страдает. Прежде всего подорванной оказывается наша источниковедческая база.
СОСТОЯНИЕ БАЗЫ ИССЛЕДОВАНИЙ
В 1936 году иркутский геолог И. В. Арембовский нашел на Ангаре у села Буреть новую палеолитическую стоянку. В 1937—1939 годах она была исследована ленинградским археологом А. П. Окладниковым. Раскопки оказались очень удачными: в культурном слое сохранились остатки нескольких жилищ, построенных из костей мамонта и рогов северного оленя, а вокруг лежало множество кремневых орудий. Особый интерес вызвала серия маленьких скульптур, вырезанных из мамонтового бивня и изображающих женщин.
Перед войной появились краткие информации о стоянке, сопровождавшиеся фотографиями и рисунками статуэток и планами некоторых сооружений из кости. Ни одно каменное изделие в этих статьях А. П. Окладникова воспроизведено не было. Не раз возвращался он к открытиям в Бурети и в 1950-х—1970-х годах в обзорных работах по истории и археологии Сибири, но чего-либо нового к предварительным сообщениям не добавил[42].
В 1983 году защищена докторская диссертация Г. И. Медведева «Палеолит Южного Приангарья». В автореферате читаем: «По Бурети утрачены практически все полевые материалы и коллекции»[43]. Что же произошло? Может быть, и то, и другое погибло в дни войны, в осажденном Ленинграде? Ничего подобного. Архив Института Академии наук СССР, куда должны были поступать все отчеты о раскопках в РСФСР, благодаря подлинному героизму сотрудников, спасен в полном объеме. Отчетов об исследовании Бурети в 1938—1939 годах там не только нет, но и не было никогда, а по 1937 году есть лишь несколько страничек без иллюстраций.
Из находок уцелели только статуэтки. Ныне они экспонируются в Иркутской картинной галерее, что для предметов из раскопок совершенно необычно. Как они туда попали, рассказано с милой непосредственностью в книжке директора музея А. Д. Фатьянова. Он сообщает, что много лет спустя после войны Окладников увидел давно уже пропавшие палеолитические фигурки мирно покоящимися среди тряпья в сундуке своей матери. Некогда он сам их туда засунул, а потом начисто забыл об этом. Обрадованный археолог подарил уникальные скульптуры своему приятелю для украшения его не слишком богатой галереи[44]. Вероятно, кремневые орудия были припрятаны в каком-то другом месте, но где именно, решить уже никто не может.
Странная история! Она могла произойти только при двух условиях: чудовищной безответственности самого исследователя и глубочайшем равнодушии к делу со стороны его коллег.
Исключительный ли это случай? Увы, нет.
