Смеркалось. Паскис катил по грязной дороге туда, где надеялся найти Рейфа Граффенрейда. Заходящее солнце заливало огнем бесконечные кукурузные поля; под порывами ветра растения колыхались, словно кипел адский котел. «Будто по огненному лабиринту едешь», — с неудовольствием подумал Паскис. Лес стеблей закрывал обзор, лишь иногда прерываясь, чтобы открыть вид на какую-нибудь обветшалую ферму.
«Нэш» отчаянно громыхал, подпрыгивая на ухабах. Представив, как будет возвращаться по такой дороге в темноте, Паскис слегка занервничал. Наконец он свернул на грунтовую дорогу, ведущую к ферме Граффенрейда, и вскоре остановился около ржавого грузовика. Шум ветра в поле напоминал шорох дождя. Солнце закатилось за горизонт. Со стороны небольшого двухэтажного домика донесся какой-то стук. Возможно, это гремел разболтанный ставень. Немного поколебавшись, Паскис все же пошел к дому. При каждом шаге гравий на дорожке скрипел и похрустывал. Это был типично деревенский звук, которого архивариус никогда не слышал.
Когда он шагнул на крыльцо, ступеньки жалобно заскрипели. За сеткой, пестревшей заплатками, виднелась открытая входная дверь. Внутри было темно.
Паскис чуть потоптался у двери. Потом осторожно позвал:
— Мистер Граффенрейд.
Подождав несколько секунд, он попытался еще раз, чуть громче:
— Мистер Граффенрейд!
Когда ответа не последовало, он отвел натянутую на раму сетку и переступил порог, сразу погрузившись в полумрак дома. Он снова позвал хозяина, уже не надеясь, что кто-то откликнется:
— Мистер Граффенрейд!
Когда глаза привыкли к темноте, Паскис увидел, что находится в большой пустой комнате, в центре которой что-то лежит. В воздухе стоял странный сладковатый запах, который был ему хорошо знаком, хотя поначалу сознание противилось такому повороту событий. Все еще отказываясь признать очевидное, Паскис приблизился к бесформенной куче.
Подойдя вплотную, он убедился, что его опасения были не напрасны. Тело стояло на коленях, нагнувшись вперед, так что плечи доставали до пола. Руки были вытянуты, как у мусульманина, застывшего во время молитвы. Однако головы у него не было, а то, что можно было принять за молитвенный коврик, на самом деле было лужей крови, стекавшей из обрубка шеи.
Потом Паскис увидел голову. Она стояла на подоконнике — лысая, с выпученными глазами. Но крючковатый нос был точь-в-точь как на фотографии в деле. Паскис так давно не испытывал страха, что не понял, что с ним происходит, хотя у него перехватило дыхание, заколотилось сердце, а над верхней губой и бровями выступила испарина. Наклонившись над телом, он пощупал мертвую руку. Она была еще теплой. Совсем недавно Граффенрейд был жив. Возможно, еще полчаса назад.
И тут Паскис услышал шум на улице. Какое-то шарканье, постукивание. Прислушиваясь, он поднял голову и увидел, что на стене что-то написано. В темноте буквы были почти не видны. Архивариус выпрямился и подошел к стене. Там было всего два слова, написанных кровью Граффенрейда: «ПАСКИС, ОСТАНОВИСЬ».
Он стоял и смотрел, а в голове роились мысли. Протянул было руку, чтобы потрогать буквы, но вовремя спохватился. Медленно покачав головой, он невольно застонал.
Потом снова услышал, как кто-то шаркает и постукивает снаружи, только теперь звук был намного ближе. Вскоре он сменился скрипом ступенек и стуком дерева по дереву. Паскис обернулся к входной двери. Единственным путем к отступлению были окна и вторая дверь слева от него. Однако он остался на месте, глядя на силуэт, появившийся на пороге.
— Мистер Рейф… мистер Рейф, вы дома?
Человек помолчал, ожидая ответа. Паскис испугался, что незнакомец услышит его дыхание.
— Мистер Рейф, вы здесь?
Человек открыл дверь, и Паскис увидел чернокожего старика в комбинезоне и соломенной шляпе. Фермер. Незрячий. На глазах черные очки, в руках палка. Паскис затаил дыхание.
Слепой вошел в комнату, постукивая перед собой палкой.
— Мистер Рейф?
Он сделал еще пару шагов, и палка наткнулась на тело Граффенрейда. Остановившись, стал тыкать в него палкой. Потом нагнулся и дотронулся до тела.
— Мистер Рейф, — прошептал он, почувствовав на пальцах влагу.
Потом застыл и, вытянув шею, стал прислушиваться.
— Кто здесь? — резко спросил он.
Паскис окаменел.
— Я знаю, здесь кто-то есть, — истерически повторил слепой. — Случилось что-то страшное. Кто здесь?
Слепой двинулся в сторону Паскиса, водя палкой по полу. Паскис ретировался к дальней стене, и звук его шагов заставил слепого остановиться. Архивариус стал пробираться ко второй двери, но негр, услышав шаги, двинулся ему наперерез. Паскис остановился и пошел по стене в другую сторону, но старик отрезал ему путь к отступлению, словно боксер, блокирующий ринг.
— Кто там? — взвизгнул он.
Паскис быстро пошел по стене вправо. Слепой бросился, чтобы отсечь его от входной двери, но наткнулся на распростертое тело Граффенрейда и упал. Его палка откатилась в сторону Паскиса. Архивариус бросился к двери. Скатившись с крыльца, он, задыхаясь, кинулся к машине. К счастью, она сразу же завелась.
Обернувшись назад, он увидел, что слепой стоит на крыльце без своей палки.
— Что здесь творится? — крикнул он.
Паскис вырулил на дорогу и пустился в обратный путь, петляя в лабиринте кукурузных полей, залитых синевой наступающей ночи.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Фрингс смотрел, как Нора курит «Честерфилд» через мундштук. Несмотря на пышность форм, у нее были удивительно тонкие и длинные пальцы. Глаза певицы не отрывались от сцены, где выступал джаз-банд, но в них не было ни радости, ни скуки. Она просто находилась среди них. Для нее это было обычным делом. Нора получала удовольствие не от музыки, а от ее исполнения, от обмена энергией со зрителями. Фрингс догадывался, что она получает чувственное наслаждение от пребывания на сцене; способность передавать эту чувственность голосом в сочетании с выдающейся внешней красотой и превратили ее в тот секс-символ, которым Нора Аспен была сейчас. Самое забавное заключалось в том, что ей не особенно нравился джаз. Будь у нее выбор, она предпочла бы выступать с симфоническим оркестром.
Они сидели в «Паласе» в восточной части Города, где жили преимущественно чернокожие. В зале было немноголюдно — кроме Фрингса и Норы веселилась лишь горстка кавказцев. Нора любила это место, поскольку здесь на нее не обращали внимания, и она могла по-настоящему отдохнуть. В этом районе известностью пользовались только черные музыканты, а она была всего лишь частью продвинутой белой публики, которая имела смелость здесь появляться, чтобы послушать настоящий джаз. Что касалось Фрингса, то он любил музыку, а главное, мог разжиться здесь косячком.
— Тебе понравился оркестр? — спросил он Нору, когда музыканты сделали небольшой перерыв, чтобы настроить инструменты и промочить горло.
