и я ограничиваюсь кратким «все хорошо, он уснул». Но только ничего хорошего во всей этой ситуации нет… Я как будто бы заглянула в шахту самого глубокого из колодцев (помню, видела такой в Вюльцбурге: сто сорок пять метров бесконечного погружения), и этот колодец — душа Патрика Штайна, глубокая, черная шахта из разбитых надежд и отсутствия какого-либо смысла… Я смахиваю с щеки предательскую слезу — мне до дрожи хочется оплакать своего прежнего друга, память о котором я хранила все эти годы, ведь этот нынешний Патрик, как будто бы совсем другой человек… Патрик с мятным мороженым на носу и с заразительной улыбкой «умер» где-то в течении минувших девяти лет, и я даже не знала, где находится его могила.
С этими мыслями я поднимаюсь в бывшую комнату фрау Штайн и укладываюсь на их с мужем широкую кровать — простыни пахнут пылью и затхлостью, но я не обращаю на это внимание и засыпаю почти мгновенно.
Просыпаюсь еще на рассвете с четко оформившейся в голове мыслью, не позволить Патрику опуститься на самое дно… Даже если сам он слишком инертен, чтобы бороться за себя — я сделаю это за него. И начну я, пожалуй, с выпивки…
На цыпочках крадусь на кухню, отмечая на ходу храп Патрика, раздающийся из гостиной — значит, все-таки он перебрался посреди ночи на диван — а потом начинаю систематически осматривать каждый кухонный шкафчик, по ходу дела избавляясь от множества просроченных продуктов, которые безжалостно отправляю в мусорную корзину.
Итого: три высокие бутылки с мутно-бордовой жидкостью, две бутылки со шнапсом и с десяток чекушечек, рассованных по всей кухне в виде созвездия Большой медведицы.
Я как раз собираюсь вылить в раковину последнюю бутылку шнапса, когда на кухне показывается взъерошенная голова Патрика с припухшими, покрасневшими глазами.
— Что это ты делаешь? — басит он грозным голосом, напугав меня своим неожиданным появлением до полусмерти. — Совсем ума лишилась?! — и в два счета сократив разделяющее нас расстояние, вцепляется в бутылку в моих руках, требуя: — Отдай сюда. Это мое!
И наши взгляды, словно рога двух упертых баранов на узком мосту, скрещиваются между собой в немом противостоянии. Бутылку я не выпускаю…
Через три четверти минуты Патрик смачно выругивается.
— Не ругайся при мне, — произношу я только, ощущая покалывание в онемевших пальцах.
— Так отдай бутылку… черт тебя подери!
— Не отдам.
— Что ты себе позволяешь? Кто дал тебе право лезть в мою жизнь? — и он раздраженно перехватывает бутылку повыше, там, где находятся мои пальцы…
Этот краткий телесный контакт заставляет мою руку непроизвольно разжаться, и Патрик с довольным видом салютует мне отвоеванной у меня бутылкой. Смотрю на него и ощущаю новый приступ одуряющего отчаяния, от которого узлом скручивает живот, а на глазах наворачиваются слезы… Я никогда не была плаксой, а тут глаза вечно на мокром месте. Что со мной? Мужественно борюсь с подступающими слезами, превозмогая дрожь в нижней губе.
Патрик больше не улыбается… Только смотрит колючим, злым взглядом.
— Да что б тебя, — кричит он наконец. — Что ты прицепилась ко мне, проклятая девчонка?! — и со всей силы швыряет отобранную у меня бутылку в раковину. Та оглушительно звякает о край, и меня окатывает фонтаном жидкости и стекла. Я испуганно вскрикиваю…
Патрик, должно быть, сам испуганный своим поступком и его неожиданными последствиями, добрую минуту смотрит на мою забрызганную алкоголем одежду, а потом молча выходит вон…
Глотая слезы, я собираю осколки разлетевшегося по кухне стекла и промакиваю бумажными салфетками мокрые пятна алкоголя, одуряющий запах которого делает и меня чуточку пьяной. По крайней мере неожиданное возвращение Патрика с медицинской аптечкой в руках представляется мне неким фантастическим видением моего одурманенного алкогольными парами мозга…
— Не реви, — кидает он мне несколько грубовато, а потом усаживает на стул перед собой. — Давай сюда руку… — Я послушно протягиваю правую ладонь. — Да не эту, — одергивает меня он, — другую… — И сам тянет к себе мою левую руку, на которой, как я только теперь замечаю, кровоточит едва заметная царапина.
Его неожиданная забота смущает меня, и я неловко бросаю «ерунда, ничего страшного», но Патрик все же протирает царапину ватным тампоном и наклеивает пластырь. Все это время я сижу ни мертва, ни жива… Едва могу дышать.
— Ты это, прости меня, — неловко произносит он, сосредоточенно укладывая назад в аптечку коробку с пластырями. — Я погорячился… — И наконец вскидывает на меня свои янтарно-шоколадные глаза: — Прости, такого больше не повторится.
Его слова заставляют меня улыбнуться:
— Ты на работу опоздаешь, — отзываюсь на это я, и мужчина тоже одаривает меня смущенной полуулыбкой…
— Я сегодня не пойду. У меня выходной.
— А, ясно… — Мы оба молчим, не зная, как нам теперь быть, а потом я вдруг спрашиваю:
— Можно я возьму машину, чтобы съездить домой? Мне… э… переодеться надо…
— Переодеться? — переспрашивает он недоуменно, а потом, должно быть, складывает в голове некий пазл, и неловким движением откидывает со лба взлохмаченные волосы. — Да, конечно… Хотя… ты могла бы взять сегодня выходной. Я ведь дома и могу присмотреть за матерью…
Я скептически окидываю взглядом его помятую физиономию с покрасневшими глазами: да ему бы о себе самом суметь позаботиться…
— Нет, я вернусь. Через час…
— Хорошо, возвращайся. Ключи на крючке в прихожей…
— Спасибо.
Я выхожу из кухни с улыбкой на лице, а из дома — со смесью странного нетерпения и радостной песни в сердце, от которой почти хочется завопить в голос.
5 глава
Глава 5.
Когда в тот день я вернулась к Штайнам, Патрик гремел посудой на кухне: готовил завтрак для матери.
— Все закончилось, — виновато произнес он, встряхивая пустой упаковкой от молока. — Надо бы в магазин съездить… — И неловко добавил: — Хочешь со мной?
Я с трудом сдержала радостную улыбку, так и прорывавшуюся из далеких, потаенных глубин моего сердца… Патрик зовет меня с собой в магазин! Знаю, звучит нелепо, но для меня — как музыка. И хотя я понимала, что он скорее всего пытается таким образом загладить вину за разбитую бутылку, все равно была рада даже этой малости и потому согласилась незамедлительно.
— Хочешь поздороваться с мамой? — предложил он мне между делом, и я утвердительно кивнула.
Зашла в комнату к фрау Штайн и взбила ей подушки лишний, дополнительный раз — Патрик уже сделал все за меня. Старушка, как мне показалось, смотрела на меня несколько настороженно, но без обычного молчаливого превосходства… Что она хотела во мне рассмотреть? Если не Еву Мессинг,
