тебе опосля такой вредности брат? Знаешь?
— Ну, кто, кто?
— Да ить с тобой даже тля последняя брататься не будет, ибо ты её тоже вот так под муравейник подведёшь и не почешешься!
— Ишь ты, тля!.. — Гулко захохотал Домовик, хлопнув собрата по плечику. — Давай — ка иди Дворцовый, иди, ибо тебе царь поручение дал. Да и сыночку своего трёхголового спасай — от всяких инфузориев!
— От микробов, — поправил Дворцовый и, зло зыркнув на друга, юркнул под крыльцо — в подземный ход. Хотелось быстрее добраться до хрустального дворца, убедиться, что Домовик снова подшутил над ним. Но, пока бежал, маленький хозяин хрустального дворца невольно воображал страшные картины, о том, что со змеем случиться может после поедания быков.
А Вавила, быстро, насколько позволяло царское достоинство и солидный живот, взбежал по лестнице в царицыну горницу. Кровать перинами да одеялами устелена, покрывала и кружевные, и бархатные, и шёлковые, но царицы нет на них. Кызыма тюфячок на полу расстелила и спит, после утренней бешеной скачки отдыхает. Вавила с кровати одеяло из лебяжъего пуха сдёрнул, укрыл жену, и тихо, чтобы не разбудить, попенял:
— Вот ты, Кызымушка, уж почитай столько годов в роскоши живёшь, а ведёшь себя так, будто в условиях, шибко приближённых к боевым находишься… Ну, когда будешь на кроватке спать?..
— Дырбаган казан ишак… — Пробормотала во сне Кызыма — и дальше спит.
— Ишак, Кызымушка, ишак, — ласково согласился царь и тихонечко, на цыпочках, вышел из горницы. — Уж скорее бы ты народился на свет, сыночка, — бормотал он, спускаясь вниз, — сил никаких нет ждать!..
Глава 3
— И — эх, вот ведь правду люди говорят, что хуже нет — ждать да догонять! — Посетовал седобородый старец, вздыхая. — Где ж вы, сынки мои непослушные? Когда ж вы домой воротитесь с выполненным поручением?
Сколько старцу лет, сразу и не определишь, но, видать, не сильно древний, раз о сыновьях вздыхает. Плечистый, сухой, жилистый — такой в любом возрасте молодцом смотрится. Волосы белые, до плеч, на лбу ремешком перехвачены. Лицо морщинистое, цветом кору древесную напоминает, а глаза синие — синие, насквозь прожигают. Но прямо старец редко смотрел, всё больше взгляд ресницами занавешивал, либо бороду рассматривал. Борода ниже пояса, гладкая, волосок к волоску расчесана. Рубаха белизной слепит, складки из — под пояса волнами топорщатся, будто накрахмаленные. Штаны тоже из белого льна, тонкие, от малейшего дуновения ветра развеваются.
— С сыновьями всегда так, — говорил он вслух, ни к кому конкретно не обращаясь, — вот без них, как без помойного ведра: и плохо, и скучно, и сердце изболелось. А когда рядом, так же, шельмецы, утомят да в раздражение ввергнут, что сам бы головы пооткрутил! И — эх, извечный конфликт поколений, так сказать, отцы и дети… Вот как у меня с отцом, — задрав голову, он внимательно посмотрел на родительское облако:
— Цвет вроде обычный, облако светлое, а вот испереживался так, что мнится, будто темнеет да морщится складками кучевыми. Того гляди прольётся гнев Рода Великого, а на чью, спрашивается, голову? На мою, Сварогову. И всё из — за книги Голубиной, чтоб ей сквозь землю провалиться — что она, собственно, и сделала!.. А ведь как утро замечательно начиналось: небосвод лазурный, розовым да золотым расцветал, деревья листьями шелестели, новому дню радуясь… — посетовал он.
Этим утром Сварог, как обычно, вышел на ветвь широкую, потянулся, полную грудь воздуха набрал, руки в стороны раскинул, и воскликнул:
— Эх, да как же хорошо!
Прислушался: пчёлки жужжат, птицы на разные голоса распевают.
— Гляди — ка, распелись пичуги, — улыбнулся райский управитель, — репетицию натуральную устроили, будто к какому празднику готовятся!
— Какой праздник, Сварог? — Спросила из родового дупла Лада, супруга его. — Сурицу лакать без меры до скотского состояния не позволю, а потому никаких праздников не предвидится, так что песни петь не с чего, можешь и не начинать!
— А хоть и не предвидится, а всё равно хорошо! — Ответил Сварог, направляясь к трону. Сел, жезл деревянный в руки взял, вокруг посмотрел — всё ли хорошо?
Тишина в Ирие, покой и порядок! Цветы глаз радуют, многоцветием удивляют, холмы травой поросли — ровной, будто по заказу, травинка к травинке. Опять — таки, река пейзажу оригинальность придаёт, плещется молочко белыми волнами, а над ними парок вьётся. А уж берега кисельные до чего хороши — глаз не оторвать! Вот уж где для взгляда радость: и клубнично — розовый киселёк, и фиолетово — смородинный, и черёмуховый, почти что чёрный. А ещё вкрапления ежевичного, малинового, черничного, брусничного… Ах, да, ещё калиновый киселёк и голубичный! Такое удивительное сочетание, такие восхитительные переливы цвета!
Красота в Ирие, вечное лето и непреходящая благодать!
Сварог подлокотник трона ладонью погладил — тёплый… Соки мирового дерева, дуба солнечного в троне так и кипят. Тепло от руки к сердцу идёт, кровь горячит, тело согревает! Вот специально для него — Сварога — отец Род на мировом древе трон вырастил, для лучшего управления и процветания Ирия. Знал старик, что делал: организовал для наследника рабочее место так, чтобы у того неиссякаемый ресурс силы всегда в пределах досягаемости был, тыл берёг.
— Что — то я не к добру себя наследником назвал, — холодея, пробормотал райский управитель, и снова вверх голову поднял, на родительское облако посмотрел:
— Живи отец мой, Род — батюшка, здравствуй и процветай! И мы с тобой здравствовать будем! И в Ирие, пока ты доволен, тишь да благостность соблюдётся, — старец откинулся на спинку трона, плечами поелозил о резной орнамент, и снова порадовался: хороший стулец, и спину почесать удобно, когда зуд донимает!
— Мыться чаще надо, — донеслось из родового дупла. — Сидишь, ароматами наслаждаешься, а от самого, как от козла душного за версту вонью несёт!
— Да что ж ты, Ладушка, мысли читать никак выучилась? — Удивился райский управитель.
— Нет, это ты из ума выжил, сам с собой разговариваешь, и не замечаешь, а мне поневоле твои сентиментальности выслушивать приходится, а уши не резиновые поди! Иди, муж дорогой, к источнику минеральному, сам помойся и рубаху постирай.
Сварог руку поднял, понюхал подмышку:
— Да чего это душной? Да ничего не душной! Ладушка, дык я ж в прошлом веке мылся! — заоправдывался он. — И ничего я не перебиваю, вот, к примеру, ароматы вкусные из дупла доносятся, чую, оладушки печёшь. А скоро ль завтракать будем?
— А ты в прошлом веке завтракал, когда мылся — в аккурат в тот день! — отрезала Лада. — Да и не собираюсь я тебя кормить, потому как я сегодня гостям
