готовности к соступу вне линии укреплений. Духовенство и монахи вынесли и подняли на высокое место в «гуляй-городе» большой образ Донской Богоматери, чтоб видно было всем служилым людям.
Казы-Гирей понимал, что русские намерены серьёзно обороняться и в то же время могут маневрировать, совершая конные и пешие вылазки из «гуляй-города». Момент неожиданности, на который чаще всего, рассчитывали татарские и турецкие мурзы и военачальники, был изначально утрачен. Ни единого намёка на панику в русском стане также не просматривалось. Хан узрел перед собой на правом плече монолитную, каменную крепость Данилова монастыря с башнями и многочисленными пушками, а на левом плече большой укреплённый лагерь с десятками тысяч воинов-стрелков и всадников, готовых принять бой. На дальней периферии левого и правого флангов татарского войска была полноводная река-Москва. Где тут развернуть конные орды, где начать прорыв, чтоб ударить в плечо или в спину противнику?
Тогда осторожный Казы-Гирей предпринял разведку боем. К «государеву обозу» он направил сыновей с отрядами вассалов. Сам же «на прямое дело не пошёл и полков своих не объявил». Сотни татарских всадников пришпорили коней и пустили их в сторону русского укреплённого лагеря. Загремели орудийные и пищальные залпы, тысячи лучников с обеих сторон пустили рои стрел, засвистели пули, картечь, ядра. «Гуляй-город» окутался клубами порохового дыма. Перед ним кувыркаясь в пыли и дыму, слетали на землю, десятки верховых сбитых с коней свинцовым дождём и стрелами. Кони вставали на дыбы, ржали, закусывали удила и несли всадников в разные стороны, падали, заваливаясь на бок, припадая на передние ноги. После двух залпов татары стали осаживать и поворачивать коней. Встречь ворогу царские воеводы «высылают» из «гуляй-города» конные сотни, чтобы «травиться» с татарами.
И вот русские служилые люди – дворяне, да дети боярские[10], выпрастывают сабли из ножен, крутят булавами, шестопёрами, топориками, клевцами. Готовы к бою и пищали-ручницы, и луки вытянуты из саадаков, и стрелы из колчанов. Горячат, шпорят, «пущают» коней в сторону татар без всякого строя. Кони, переступая с ноги на ногу, ржут, срываются с места в галоп. Только пыль из-под копыт… Тут уж престало время удальцам показать, кто во что горазд. Лихой свист, гиканье, конский топот будят сонные луга Замоскворечья у Серпуховской дороги.
Многие татарские всадники, учуяв богатырский, искромётный, разбойничий вызов русских удальцов, принимают его. Выхватывают кривые сабли, дамасские клинки, гурды, ятаганы, опускают пики, вытягивают арканы с петлями, натягивают тетивы луков, прикладывают стрелы. Такая схватка им тоже по душе.
А впереди и во главе дворянских сотен на широкогрудом гнедом жеребце русоволосый, бородатый боярин в островерхом позлащённом шеломе, облитый чешуйчатым доспехом, с зерцалом на груди. В деснице его острая сабля, в ошеей руке ногайская плеть. Огрев коня и подняв его на дыбы, он зычно призывает молодцов соступиться с ворогом в сабельной сече. В смелых синих глазах пылает бранный огонь. Это – Фёдор Никитич Романов-Юрьев – двоюродный братец самого государя Феодора Иоанновича. Первым бросается он в схватку и рубится с ворогом с плеча. Ссекает и валит одного татарского вершника за другим.
Э-Эх! Распрямись спина, раззудись плечо, размахнись рука!.. Единоборство! Кто помешает удальцам сбить, свалить один-другого с коня, снести вражью голову с плеч, рассечь, развалить супротивника до седельной луки?!
Соступились, схлестнулись! Сотни верховых закрутились в придорожных лугах, рощицах, лощинах. Бой дробится на сотни быстротечных, кровавых схваток. Кони встают на дыбы, храпят… Сабельным звоном, скепаньем металла, криками и стонами раненых, побитых, поверженных огласились окрестности.
Но трубят горны, гремят барабаны – то воеводы сзывают своих вершников под стяги и знамёна к укреплённому лагерю. Русские выходят из схватки, отрываются от татар, увлекают их за собой. А тут в бой опять вступают русские стрелки и пушки. Но теперь они бьют прицельно, по группам татар или отдельным верховым. Теряя людей и лошадей, татары вновь поворачивают коней вспять. Но русская конница вновь бросается им вслед и сабельная сеча здесь и там закипает с прежней силой…
Тот день 4 июля с раннего утра и за полдень пробежал конским намётом в ожесточённых стычках. Перевеса не было ни на той, ни на другой стороне. Татары предпринимали один напуск за другим, русские удачно отбивались. Потери со стороны татар были всё же значительнее. Казы-Гирей так и не рискнул ввести в бой янычар и свои основные силы. Турецкие пушки также не удалось подвести к месту схватки и применить против русских.
А тут, спустя часа два по полудню, потянуло, а следом подул сильный ветер с северо-востока. Небо затянуло синими тучами, стал накрапывать мелкий дождь. Казалось вот-вот и пойдёт ливень. Но ветер не унимался. Вдруг грозою рассекло небосвод и загрохотало. Молоньи одна за другой стали бить с небес на землю, словно небесные пушки открыли огонь. Одна из молний ударила в неприятельский стан, убила крымского татарина и зажгла арбу. Татары и ногайцы в ужасе разбежались в разные стороны от того места. Натиск крымцев на русский «гуляй город» ослабел. Стрелы, пули, дроб (картечь) и ядра всё реже свистели в воздухе. Слух об ударе молоньи докатился до Казы-Гирея. Тот огладил бороду, прочёл молитву и велел немедля прекратить напуски на русский лагерь. А тучи разогнало ветром и опять на небе засияло тёплое, июльское солнце. Вечером хан отступил к Коломенскому. Не изгладились в памяти крымцев воспоминания о кровавой сече под Москвой на реке Лопасне, что оставила о себе незажившую зарубку девятнадцать лет назад (в 1572 году).
У Коломенского крымцы разбили лагерь по обе стороны Москвы-реки. Царские воеводы «стояли в обозе готовы, а из обозу в то время вон не выходили». Едва ли у них были основания покидать укреплённый лагерь посреди ночи. Пушкари и стрелки держали фитили наготове, а русские пушки и пищали были заряжены. Также не спали дозорные и пушкари на стенах и башнях Данилова и Симонова монастырей.
* * *
Имени того мужичка, что жил в одной из юго-восточных подмосковных слободок (толи в Даниловской, толи в Симоновой, а может и в селе Лучинском), к сожалению, не запечатлел ни один летописец, не один известный автор того времени. Однако ж мужичок тот приложил руку к ликвидации последней крымской угрозы, нависшей тогда над столицей России. Имя его кое-кому стало известно. Звали этого мужика Генашкой. О том, что «соделолось» с ним Генашка поведал сам одному малоизвестному автору.
Жарким выдался летний день 4 июля 1592 года. Чем уж был занят в тот день этот малоизвестный герой, мы не знаем. Может быть он на своих лошадках возил
