будем? Фу, ненавижу этот намбур.
— Это не для тебя. — Саша отставила миску и открыла холодильник.
— Знаю. Но у меня тоже давление, и мне срочно нужно что-то съесть, иначе я не смогу держать смычок.
— Рыба подойдет?
— Подойдет все, только быстрей!
— Андрей, хочу тебя попросить… Только, пожалуйста, выслушай меня и не перебивай.
— А если нет, не покормишь? — Он подошел к окну и открыл форточку. — Душно у тебя тут. А вон бабулик ползет. — Он помахал рукой. — Не видит ничего.
— Андрюша, я серьезно. — Саша строго посмотрела на сына. — Завтра девять дней со дня смерти деда. И я хотела бы… — она сделала паузу, — нет, я прошу тебя сходить со мной в церковь, помянуть его, поставить свечки.
— А почему тебе с бабуликом не пойти?
— Она пойдет в другую церковь — Николы в Хамовниках, где деда отпевали. А мы сходим в ту, что рядом с Гнесинкой. Прямо с утра, перед занятиями. Ты как на это смотришь?
— Нормально смотрю. — Андрей с недовольной миной сполз с подоконника и ушел в свою комнату.
— Спасибо, сынок. — И Саша, когда вновь услышала звуки музыки, повторила: — Боль — как тихая виолончель…
Настенные часы мелодично пробили пять раз. «Что-то мать задерживается. Или Андрюша разыграл меня, когда сказал, что увидел ее на улице?» Но спрашивать сына она не стала — не хотела отвлекать.
Галина Васильевна, погрузившись в свои мысли, не видела, как из окна ей махал внук Полдня она провела на Арбате. День выдался не из легких, но усталости не было. Редкий случай — клиент шел косяком, только успевай доставать новые холсты. Она улыбнулась, представив, как обрадует Сашу своим уловом. По такому случаю сегодня они могли бы и отдохнуть от ночной «бомбежки». Подойдя к подъезду, она вдруг охнула и остановилась, не увидев их машины на привычном месте. Ее бросило в жар, потом в холод. Метнувшись в подъезд, Галина Васильевна попыталась вызвать лифт, но не смогла попасть на кнопку — слезы застили ей глаза. Она кинулась к лестнице. Второй этаж, третий… Сердце бешено колотилось: «Господи, дай силы добраться!» Саша, почувствовав какую-то тревогу, вышла на лестничную клетку.
— Мама! — бросилась она к Галине Васильевне.
— Слава богу, добралась, — едва слышно прошептала Галина Васильевна.
— Что с тобой? Тебе плохо? — поддерживая под локоть, Саша провела мать на кухню.
— Саша, Саша, у нас машину угнали! — Хрипло дыша, Галина Васильевна рухнула на стул.
— Мама, да успокойся ты, — Саша присела перед ней на корточки, — никто ничего не угнал. И говори, пожалуйста, тише. Не слышишь, Андрюша занимается?
— Слава тебе господи. Но тогда где же она?
— Я ее продала.
— Продала? Не посоветовавшись? Разве так можно? Я чуть не умерла…
— Извини, но нужно было быстро решать. — Саша поднялась и, отойдя к столу, стала резать хлеб.
— Зачем ты это сделала?
— Затем, что нам нужны деньги. Гена же сосватал нам хорошего адвоката. Так вот, я ему сегодня звонила, и он сказал, что мы можем выиграть этот процесс.
— Опять ты про это завещание, будь оно неладно. Дай мне корвалол.
— Я решила, — Саша накапала лекарство в рюмочку, добавила воды и протянула матери, — я буду бороться за свою долю наследства. За нашу долю.
— Есть силы — борись, у меня их уже нет.
— Ты всю жизнь себя не жалела, меня не жалела. Хоть Андрюшку пожалей! Нормальных кроссовок купить не можем.
— Да можем. — Галина Васильевна достала из сумочки кошелек. — Смотри, сколько я сегодня заработала.
— А завтра? Через неделю? Через год? Сколько мы еще так протянем? И потом, я не собираюсь отбирать чужое. Мне нужно мое!
— Давай, валяй! Пили Николину гору, дачи, машины, ложки-плошки, воздушные замки.
— Да нет там никаких воздушных замков, мама. Гена же тебе все объяснил. Ты слышала, к примеру, такое слово «не-дви-жи-мость»? А увидеть эту недвижимость собственными глазами желания нет?
Из дневника Владимира Иваницкого
Сегодня — день рождения отца. Ездил к матери на Николину гору. Сидит моя Ираида Антоновна со своей вечной папироской в зубах, пасьянс раскладывает. Она у меня, конечно, супер. Всегда в полной боевой готовности. Восхищаюсь ею. Тетке под девяносто, а всем своим бесчисленным приживалкам, которые много моложе ее, сто очков форы даст.
Выпили по рюмашке, потом еще и еще. И потянуло мою на воспоминания. Как в 1930 году они с мужем, моим будущим отцом, бежали от большевиков. Сначала в Константинополь, потом в Париж. Как вместе учились в училище прикладного искусства, затем в училище при Луврском музее. Вместе работали — оформляли книги, занимались гравюрой, литографией. Как в Париже родился я, Вольдемар Иваницкий. Думали, не выживу, хиленький какой-то был. Генка до сих пор меня Вольдемаром называет. Пардон, называл. Подставил, гад, ни за что ни про что — столько лет дружбы коту под хвост. А все из-за баб этих и бабок!
Там же, в Париже, родители познакомились с Ариадной Эфрон, дочерью Марины Цветаевой. Много позже, уже вернувшись в СССР, мать встретит ее в туруханской ссылке. И ей, и Ариадне дали пожизненную. Работали уборщицами и благодарили Бога, что есть работа. В середине пятидесятых их реабилитировали. Естественно, за отсутствием состава преступления. До конца ее жизни они переписывались. А вот звонили друг другу редко. Отца расстреляют в 1941 году. Но мать об этом узнает лишь восемь лет спустя. Его тоже реабилитируют по той же статье… за отсутствием состава преступления…
Как всегда рассказала матерный анекдот. Ни разу еще не повторилась. Откуда она их только берет? Ведь целыми днями дома сидит, никуда практически не выезжает. Может, сама сочиняет? Про Ленина еще рассказала, но уже не анекдот. Для нее вождь мирового пролетариата — любимая, в кавычках разумеется, тема. А история такая. Служил в театре актер по имени Михаил Францевич Ленин. Помимо всего прочего известный тем, что в 1918 году дал объявление в газету с просьбой к почтеннейшей публике не путать его с политическим авантюристом, присвоившим его псевдоним. И вот однажды в кабинет Станиславского вбежал человек: мол, так и так, Константин Сергеевич, у нас несчастье — Ленин умер. Станиславский расстроился: ах, как же так, бедный Михаил Францевич. «Нет-нет, — поспешил успокоить его человек, — не Михаил Францевич, а Владимир Ильич». «Слава богу!» — Станиславский трижды плюнул через плечо и постучал по дереву.
Рассказала — и сидит довольная. Тогда не боялась и теперь не боится. Ничего ее не берет, тьфу-тьфу! Выпили еще по рюмке. Я ей тоже подбросил сюжетик. От Валерия Ободзинского, певца. Недавно писал его портрет. Интересная штука: смотришь, мужик
