с горы под мощным ливнем, подгоняемые потоками воды и каскадом камней. С грустью расставались мы с благодатной землей, гостеприимными людьми, замечательной кухней, с прекрасным многоголосным пением грузинским мужчин. Для меня Грузия навсегда останется местом, куда хочется вернуться.
Такая любовь
Опять дорога. Опять стучат колёса под головой. Скоро Керчь, жаркий город у моря. Синее море, могучий Митридат над городом, деревья в цвету. Встречает меня старый знакомый моего деда, маленький инвалид. Туловище в два раза короче из-за большого горба. Приветлив, хорошо одет, лет сорока пяти, уверен в себе. Дома нас ждала маленькая изящная женщина. На столе в изобилии рыба, свежие овощи — не Москва. Она Шурочка, он — Николай Васильевич. Жена понимает мужа. С полуслова, с полувзгляда. За столом почти не сидит, подает, убирает, угощает, подливает. Детей в семье нет, и меня приняли как свою родную. Показывали город, водили в кафе, в ресторан, в порт, поздним вечером ждали у калитки моего возвращения из театра. Возили на переправу, на косу. Днем Шурочка убирала дом, готовила еду, в обед носила мужу горячие блюда на работу. Он придирчиво рассматривал посуду, скатерть, полотенце. Стакан мог грохнуть оземь, если он недостаточно сверкал. В выходные уезжали за город. Помню, как пели за столом его родители, кубанские казаки: — Один парус белый, другой голубой… Зима. Заснеженная Москва. Снег. Снег выпал необычно рано. Получаем письмо, написанное незнакомой рукой, буквы крупные расползаются в разные стороны. Трудно что-либо понять. Кто-то сказал Николаю, что Шурочка ему изменяет. Он убил ножом Шурочку и себя. Шурочка осталась жива. Он скончался сразу, она этого не знала. Когда к ней пришла в больницу сестра, Шура просила не наказывать строго Николая. Сестра сказала, что наказывать некого. Через несколько часов Шура скончалась от сердечно приступа.
С тех пор этот город у моря для меня закрыт навсегда.
Вот такая линия
Чудо — остров Валаам. Вековые деревья, гранитные скалы, глубокая история, хороший экскурсовод. Кто такой хороший экскурсовод? Конечно, тот, кто не останется в конце экскурсии с одним, двумя экскурсантами. На о. Валаам нам повезло. В последний день нашего пребывания на острове он спросил: — кто такой Густав Маннергейм. Последовали невразумительные ответы. Экскурсовод поведал нам, что жизнь Густава Маннергейма изобилует крутыми, порой непредсказуемыми поворотами. В 1882 году в возрасте 15 лет осиротел. После исключения за плохую дисциплину из кадетского корпуса в Финляндии поступил в Николаевское кавалерийское училище в Санкт-Петербурге и через два года закончил его с отличием. Кавалерист Маннергейма служил в русской армии. В 1931 году после возвращения на родину ему было присвоено звание Фельдмаршала Финляндии. В условиях накаляющейся военной обстановки в Европе Маннергейм приступил к укреплению обороноспособности своей страны. Опасаясь столкновений на советско-финской границе, с 1939 года он утвердил программу модернизации оборонительных укреплений. Возведенную линию укреплений позже назвали «линией Маннергейма». Пятнадцати особо любознательным туристам, прибывшим на о. Валаам, было предложено отправиться к «линии Маннергейма», воочию взглянуть на то, что осталось от этих укреплений. К пристани было подано небольшое суденышко, куда и погрузились туристы, несколько местных и, конечно, собаки, неотступно сопровождавшие нас по всем маршрутам. Небо ясное, солнце яркое, вода в бухте как стекло. Экскурсовод охотно рассказывал, как коварна Ладога и что не один десяток судов покоится на дне ее.
По спокойной воде обогнули часть острова, и тут нас подхватил сильный порывистый ветер. Утлое суденышко кидало как щепку. Собаки замертво валялись на палубе, туристов сразила морская болезнь. Опытный капитан направлял наше судно на очередную волну. Нос нашего кораблика почти вертикально вздымался вверх, и тут же нас бросало в пропасть.
Я и моя подруга, адвокат из Москвы, стояли у борта, крепко вцепившись в поручни. Ноги, казалось, приросли к палубе. Стоя плечом к плечу, мы испытывали невероятный восторг. Только тот, кто испытал такое, сможет понять и почувствовать пушкинские строки:
«Есть упоение в бою
У бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы…»
Перекрывая шум, над нами раздался голос капитана. Нам было приказано петь. Не сговариваясь, мы одновременно грянули «Варяга»:
Наверх, вы товарищи, все по местам
Последний парад наступает…
Закончить песню не пришлось, огибая остров, мы почувствовали ослабление ветра. Ход нашего судна стал заметно спокойнее. Очень скоро мы причалили к берегу. Кто-то молился, кто-то целовал землю. Обратно на базу мы вернулись по тропинкам через лес. Про «линию Маннергейма» никто не вспомнил. Вечером мы покидали остров. В Москву, в Москву!
Возвращение
Когда живешь у моря, сердце невольно просит романтики. Пасмурно, ветрено, накрапывает дождь. Нечасто такая погода накрывает Керчь и ее окрестности в разгар лета. На пути из Керчи в Тамань лежит узкая песчаная коса, куда часто высаживаются рыбаки, чтобы переночевать, отдохнуть, почувствовать себя на твердой земле. Туда и лежал наш путь. Следуя в Тамань нас забрал рейсовый катер «Пион». Четыре небольшие каюты заполнили рабочие СРЗ, редкие туристы и бабульки привозившие для продажи овощи с Тамани на керченский рынок. Весело бежал по волнам наш «Пион». В Керченском проливе начало заметно штормить. Нас высадили на косе: три семьи с детьми, я и двое моих друзей. В качестве гостиниц нас ожидали два больших сарая и семь разбросанных в беспорядке шлюпок. В одной из этих «гостиниц» мы и переночевали. На другой день ветер усилился, солнце не показывалось. К вечеру на наш остров забежал «Пион». За десять минут стоянки я решила поехать в город, оправдывалась тем, что там меня ждут письма от жениха, свежие газеты. В Керчинском проливе нас встретил уже настоящий шторм. Туристы и случайные пассажиры испытывали нешуточный страх. Только местные бабульки лихо щелкали как семечки розовеньких креветок и обсуждали местные новости. Пожилой мужчина, эдакое бесцветное белобрысое существо без конца повторял: — Вот сейчас пойдем на дно бычков кормить. Неожиданно к нему подошел крепкий старик, взял за грудки, встряхнул и сказал, как отрезал: — Таких паникеров, как ты в войну к стенке ставили. Прибыли в порт с большим опозданием, лил дождь, дул холодный ветер, но дома меня согрели письма и горячий чай.
Наутро я решила вернуться на косу к своим друзьям. В порту узнаю, что сообщение с Таманью из-за шторма нет. Многие пассажиры ушли, а часть осталась ждать у моря погоды. Через час с небольшим, как чудо морское, перед нами показался отважный «Пион». Дружно погрузились и неутомимый «Пион» взял обратный курс. В проливе штормило сильнее чем вечером, и тогда уже я вспомнила, что не
