используют фармацевты, и, поскольку сам по себе попасть в конфеты он не мог, следовательно, его туда кто-то подсыпал... Тебе плохо?
Альдо очень сильно вдруг побледнел и рухнул на стул, чтобы не упасть. Не ответив аптекарю, он закрыл лицо обеими руками, чтобы скрыть слезы.
Несмотря на смутные опасения, которые он испытывал до того момента, в душе Альдо жило некое ощущение, не позволявшее верить, что кто-то мог причинить зло его матери. Все его существо восставало против очевидного факта. И действительно, разве можно было допустить, что кто-то решил хладнокровно расправиться с безобидной и доброй женщиной? В разбитом сердце сына горе смешалось с ужасом и гневом, они грозили смести все, если не обуздать их.
Сострадая другу, Франко хранил молчание. Через минуту Морозини уронил руки на колени, уже не стыдясь покрасневших глаз...
– Это означает, что ее убили, не так ли?
– Вне всякого сомнения. Впрочем, теперь я могу признаться, что внезапная остановка сердца, которую констатировал врач, меня смутила. Мне было хорошо известно состояние здоровья княгини, и, на мой взгляд, такой диагноз довольно необъясним, хотя природа иногда преподносит нам и большие сюрпризы. Но я не понимаю причины столь зловещего деяния...
– Боюсь, что я знаю, в чем она состоит: мою мать убили, чтобы обокрасть. Здесь замешана семейная тайна, но теперь она, пожалуй, утратила всякий смысл.
И Морозини рассказал историю древнего сапфира, упомянув о надежде немного поправить с его помощью свое пошатнувшееся финансовое положение, а также о том, как обнаружил исчезновение драгоценного камня.
– Вот и объяснение. Но возникает следующий вопрос: кто?
– Я и вправду не знаю. После моего отъезда в армию мама не выезжала совсем и принимала только редких друзей и родных: мою кузину Адриану, например, которую любила, как дочь...
– Ты с ней говорил об этом?
– Я еще не виделся с ней. В телеграмме, которую я послал Чечине перед возвращением, было сказано, чтобы она никому не сообщала о моем приезде. Не хотелось выслушивать соболезнования на вокзале. Массария свалился на мою голову с утра только потому, что видел, как я подъехал. Но, возвращаясь к предмету нашего разговора, должен сказать, что представления не имею, кто мог совершить и убийство, и кражу, ибо предполагаю, что они связаны между собой. Рядом с матерью находились люди, заслуживающие доверия, к тому же, кроме двух нанятых Чечиной девчонок, у нас нет другой прислуги...
– За время твоего отсутствия донна Изабелла могла познакомиться с людьми, которых ты не знаешь. Ты ведь уехал так давно...
– Я по секрету расспрошу Дзаккарию. Если бы я рассказал Чечине о том, что мы только что обнаружили, она оглушила бы всю Венецию своими проклятиями, а я не хочу, чтобы эта трагедия получила огласку...
– Ты не собираешься обращаться в полицию?
Морозини достал сигарету, закурил и выпустил несколько больших клубов дыма, прежде чем ответить:
– Нет. Боюсь, что наши улики покажутся ей немного легковесными...
– А украденная драгоценность, по-твоему, мелочь?
– Нет никаких доказательств, подтверждающих кражу. Всегда можно сослаться на то, что моя мать продала сапфир, не поставив нотариуса в известность. Камень был ее собственностью, и она могла распоряжаться им по своему усмотрению. Для полицейских убедительным было бы одно: вскрытие... а я не могу на это решиться. Не хочу, чтобы нарушали ее покой и разрезали тело... О, нет, даже мысль об этом непереносима! – воскликнул он.
– Я могу тебя понять. Тем не менее ты наверняка хочешь узнать, кто убийца?
– В этом-то ты можешь быть уверен, но я предпочел бы найти его сам. Если отравитель поверит, что совершил идеальное преступление, не оставив следов, он будет меньше опасаться...
– Но почему же отравитель, а не отравительница? Яд – оружие женщины.
– Возможно. Во всяком случае, он или она ослабит бдительность. К тому же рано или поздно сапфир объявится. Ведь это роскошная драгоценность, и, если такой камень попадет в руки женщины, она не сможет устоять перед искушением покрасоваться, надев его на себя. Да, я уверен в том, что найду его, сапфир приведет меня к преступнику... и в этот день...
– Ты намерен сам совершить правосудие?
– Без тени колебаний! Благодарю за помощь, Франко. Буду держать тебя в курсе...
Вернувшись домой, Альдо увел Дзаккарию в свою спальню якобы для того, чтобы тот помог ему сменить костюм. Сообщение о том, что только что узнал хозяин, явилось тяжелым ударом для верного слуги. Он сразу утратил свою олимпийскую невозмутимость, не смог сдержать слез, но Морозини тут же спохватился и попытался успокоить его:
– Во имя Неба, возьми себя в руки! Если Чечина заметит, что ты плакал, вопросам не будет конца, а я не хочу, чтобы она знала…
– Вы правы, так будет лучше. Но имеете ли вы хоть какое-то представление о том, кто мог это сделать?
– Ни малейшего, и здесь мне необходима твоя помощь. С кем встречалась матушка в последнее время?..
Дзаккария напряг свою память и в итоге заявил, что ничего необычного не заметил. Он перебрал по именам нескольких старых венецианских друзей, с которыми княгиня Изабелла играла в карты или шахматы, либо говорила о музыке и живописи. В конце лета к ней обычно приезжала маркиза де Соммьер, которая была ее крестной матерью и двоюродной тетушкой: семидесятилетняя, чрезвычайно строгая дама в течение года, не считая трех зимних месяцев, которые проводила в своем парижском особняке, посещала то фамильный замок, то усадьбу друзей в сопровождении дальней родственницы, увядающей девицы, практически доведенной до рабского состояния, но ни за что на свете не отказавшейся бы от этой вполне беззаботной жизни. Со своей стороны, маркиза, может быть, долго и не выдержала бы присутствие этой фальшивой до мозга костей и льстивой старой девы, если бы она не обладала чутьем охотничьей собаки, «вынюхивающей» сплетни, кривотолки и намеки на скандал, которые забавляли почтенную старую даму между двумя бокалами шампанского, являвшегося ее маленькой слабостью. Подозревать смешную парочку было никак невозможно: госпожа де Соммьер обожала свою крестницу и баловала ее по-прежнему, как и в те времена, когда та была совсем маленькой девочкой.
– О! – воскликнул вдруг Дзаккария. – К нам приезжал также лорд Килренен!
– Господи! Откуда он появился?
– Из Индии или из более дальних краев. Не знаю...
Старый морской волк был привязан к своему судну сильнее, чем к земле предков; этот человечек не выше ста шестидесяти сантиметров ростом проводил на яхте «Роберт Брюс» значительно больше дней своей жизни, нежели в своем шотландском замке. За этим неисправимым эгоистом водилась единственная слабость: почти религиозное преклонение
