души?
— Да, потребность души, — шмыгнул сопливым носом карманник. – И толкнуло тоже… Жизнь поганая, бедность!
Игумен вскочил и резво подбежал к гостю. Потрогал затрапезную одежду, ощупал мятое с похмелья лицо. Только что в рот не залез… Сидоркин чуть было не дал наглому перцу в бубен, но… за плечом игумена увидел Бога. Ворик не знал, как выглядит Бог, но был уверен, что это именно он.
— В чужой монастырь со своим уставом не лезут, — услышал карманник телепатически. И смиренно опустил руки по швам.
— Господь всё видит, он наблюдает за нами, — молвил игумен, стоя к Всевышнему спиной. – И поэтому в душу я тебе не полезу.
Бог показал Сане большой палец в жесте «супер» и растаял. Сидоркин приложил немеющую руку к ноющему лбу, прошептал плачуще:
— Чёрт, тока этого мне не хватало, — помотал шальной головой, и добавил. — Ну… что дальше, в общем?.. Берёшь меня в монахи?
Игумен взял воришку «за грудки», заглянул в растерянные глаза. Саня собрался с духом и выпалил:
— Я очень и очень хочу! Хрено-ово мне без Бога! Понимаешь?.. – видение видением, а с дьяволом карманник встречался лично, и уговор есть уговор. Простые истины для человека слова.
— Отвыкай от мирского жаргона, — посоветовал игумен. – А звание инока – почётное звание, его нужно заслужить! – Феофил вернулся к столу и сел. Добавил мягко: — Я могу принять тебя в нашу дружную семью послушником.
— Послушник – это типа ученика, да?
Святой отец осенил себя крестом и торжественно изрёк:
— Послушание даётся человеку для искушения демонами! Своего рода испытательный срок. Устав монастыря висит на стене в каждой келье. Однако я бы хотел разъяснить кое-какие его положения… чего нельзя делать, а что рекомендуется…
Сидоркин полез в карман за сигаретами, однако вспомнил, что временно не курит. Да и карманов в поганых штанах, вроде, нет.
— Может потом, аббат! – нетерпеливо взбрыкнул карманник. – Дело в том, что я… э-э-э…
— Я — игумен. Прошу называть меня игумен, — поправил настоятель. – Вероятно, тебе не терпится начать трудиться во славу Божью?..
Саня сделал неопределённый жест. И так закатил глаза, что еле их откатил. Феофил явно посчитал сие знаком согласия, и строго улыбнулся:
— Я приветствую благой почин, сынок! Но тебе надо усвоить одну непреложную истину – дух должен преобладать над телом! «Отче наш» знаешь?
— Это молитва? – зевнул Сидоркин.
— Молитва. Нужно заучить её наизусть и в трудные моменты произносить.
Кхм. Ну, вводная (духовная) часть состоялась. Пора перейти к насущной (животной) практике. В монастыре каждые рабочие руки — это серьёзный постамент веры, на коей и вертится наша грешная земля… Чем больше монахов, тем меньше шансов провалиться нам в тар-тарары.
— Владеешь какой-нибудь специальностью? – проникновенно спросил игумен.
— Ясен хрен! — вор самодовольно залыбился. — Владею, и ещё как!
— И как? – настоятеля настолько мучило любопытство, что он забыл сделать замечание.
— Истинное моё призвание – это доставлять неприятности людям! – весело заржал карманник.
— Значит, в хлев, — пробормотал игумен. – И заметь, Господи, что он сам напросился…
Сидоркин не услышал бормотания, но увидел укоризненный взгляд. Убрал улыбочки, скорчил покаянную рожицу:
— Э-э… кхм… но я решил завязать со старой житухой, начать с нового листа. Желаю, чтобы Бог мне в этом помог!..
— Отрадно слышать, — усмехнулся святоша. – Пойдем-ка, я покажу твоё рабочее место.
8. Повелитель говядины
Игумен и послушник, не спеша, обошли монастырские постройки. Феофил кратко всё показывал и рассказывал, а Сидоркин чувствовал себя туристом на экскурсии, что навевало скуку. Нет ничего умильней, чем таскаться от экспоната к экспонату, под занудный голос гида! Воришка отчаянно зевал, только что не спал на ходу. Наконец, зашли в коровник – приземистое здание двадцати метров длиной. В стойлах стояли несколько особей из числа говядины. В глубине строения кто-то что-то делал, в полумраке виднелся худой человеческий силуэт.
— Мясо мы едим очень редко… — рассказывал Феофил, шествуя по зданию. — Держим скотинку ради молока, иногда продаём бычков на убой. За стеночкой есть ещё стаечка, где находится молодняк… Вообще, у нас большое хозяйство: коровки, огородик, картофельное поле. Своя пекарня, штук десять курочек…
Ворик с отвращением вдыхал запах навоза, небрежно раскидывая взглядом туда и сюда. Игумен подвёл его к длинному сутулому человеку в рясе, с карими глазищами и жидкой бородёнкой. Тот вилами накладывал сушёную траву в тачку, видимо, собирался кормить животных.
— Познакомься, Трифон! — сказал настоятель. – Новый послушник – Александр. Будет трудиться здесь.
Трифон воткнул вилы в сено, и по-доброму улыбнулся:
— Здравствуй, брат!
— Здорово, бродяга! — подмигнул Сидоркин, подавая ладонь для рукопожатия.
Улыбка исчезла. По лицу инока разлилось изумление. Он посмотрел на игумена, а игумен осуждающе взглянул на вора.
— То есть, я хотел сказать… «здравствуй, брат», — смутился Саня, не зная, куда деть руку. – Хороший коровник, чёрт возьми… в смысле, скотинка чудная... Ну и ты класс, чувак!
Грех никогда и ниоткуда не уходит за одно мгновение, его надо искоренять. Игумен не стал разводить нравоучительную демагогию. Сказал как отрубил:
— Иеромонах Трифон возьмёт шефство над тобой, Александр. Спать будете в одной келье. Ты не думай, но у нас все спят по двое, потому что мало места. Осваивайся!
— Да я вообще не думаю, — по привычке огрызнулся Сидоркин. Без эмоций и подколок, равнодушно.
Настоятель ободряюще кивнул Трифону и повернулся на предмет своего ухода.
— Эй, а робу мне выдадут? – крикнул вслед послушник. – Типа как у… моего нового братца!
— Лишних ряс пока нету, — ответил настоятель, глядя взад через плечо. – Но в субботу, перед Пасхой, Трифон отправится в Малосибирск — за свечами. Купит тебе рясу, размер скажи.
— Игумен Феофил! Я могу отдать Александру мой старый подрясник, он мне маловат. Его погладить только надо, — оживился Трифон.
— По благодати! Работайте, — одобрил Феофил и окончательно вышел.
— Ну, что, брат Александр, с кормежкой я и сам управлюсь, а ты пока бери ведро… вон там, в углу стоит, – Трифон ткнул пальцем в дальний угол, где хранилась на полках или просто висела на гвоздях хозяйственная утварь, — да начинай доить!
* * *
— Смотри, это Маруся, корова смирная, ласковая! —
