спросила я.
– Не могу вам этого объяснить, – ответил он, улыбнувшись, пожимая плечом.
– Вы не знаете Лухманова? – спросила Соня, поправляя мельком волосы.
– Нет, не знаю, – ответил он.
– Это наш сегодняшний спутник, – стала объяснять Соня. – Но, очевидно, его задержали в батарее… Но садитесь, Андрей, – это ничего, что я зову вас просто Андреем?
– Ради Бога, – ответил он медленно.
Мне все первое действие, – я никак не могла вникнуть, что там началось, – казалось, что вечер этот будет таким же монотонным, как дома. Но в антракт Ремер пошел со мной по коридору.
– Вам не кажется, – спросил он, мягко ступая, звякая шпорами, – что мы все-таки помним друг друга?
Я заметила свое движение бровями, и ответила без усилия:
– Да, я помню вас.
– Странное дело, вы мне казались француженкой, или, вернее, – немкой, интернированной из столиц. А вы просто оказываетесь русской барышней, да и притом родственницей моих родственников!
– Значит, Лева вам родственник? – спросила я, оглядываясь, встречая его внимательный взгляд, замечая свежую царапину на подбородке.
– В том-то и дело, что родственник, и мы, – не правда ли? – легко могли бы познакомиться. Ведь у нас все-таки нашлось бы о чем поговорить?
– Я люблю охотиться, – ответила я, желая почему-то как можно скорей заговорить с ним просто. – Я и Ольга Медзаблоцкая, кузина Левы, очень часто ездили в Слепнево…
– Постойте, постойте, – заговорил он и даже коснулся моей руки, – но вы ли были это?.. Да, мы приехали с Всеволодом, – вы его знаете? – очень рано пошли купаться и нам пришлось ждать; потом из купален вышли и побежали по левой лестнице к роще две барышни – не вы ли это были?
Антракт кончился, а мы все ходили и никак не могли кончить наших воспоминаний. Мне стало казаться, что это опустевшее фойе с мягкими скамьями вдоль белых стен, с матовыми бра, – проходная перед голубой гостиной там, у нас в собрании, дома; что за окнами – ночь июльской луны, что мы, не ложась спать, а только переодевшись, поедем на восходе с Ремером на нашей тройке за реку, в луга, в Слепнево…
И больше мы не встречались. Я как-то спросила Леву, где его художник, но он мне ничего не ответил, начав восторгаться Сониными акварелями. Только месяц спустя я узнала некоторые причины, сначала не поняв их, его отсутствия. Как-то, заговорив случайно с Лухмановым о Ремере, я увидела в ответе лухмановскую лукавую улыбку.
– Почему? – спросил он. – А потому, что у него закрылся левый глаз…
– Ну, так что же? – недоумевала я.
– Да ничего! Но он находит, по-видимому, что это ему мало идет, а посему лег в госпиталь.
Мне стало грустно и неловко, хотя я еще не поняла причины этого внезапно опущенного века над добрым, внимательным глазом, – и я отошла от Лухманова.
Чудесное явление*
Четырнадцатилетним, Сергей Шкляр увидал во сне, что он, – взрослый, с усами, и участвует в хмельном побоище, ломает мебель, посуду, выбегает на улицу вблизи какого-то вокзала, и тут человек кавказского обличья поражает его бутылкой в лоб!..
Сергей проснулся.
Апрельское утро было еще розово над Москвой, в комнатах, – в квартире жили четвертые сутки, – было сонно. Новое московское утро, память переезда из Харькова, временная свобода от гимназии – все это поднялось счастливой волной, прозрачно опрокинуло сон.
Жизнь Сергея Шкляра складывалась очень просто. Отец его был членом судебной палаты, он был единственном сыном этого добродушного юриста. После двух гимназий – харьковской и московской – Сергей поступил на юридический московского университета. Это было в четырнадцатом году, и в декабре Сергей уже поехал в Тверь – в кавалерийское училище…
Все эти обязанности Сергей выполнял с готовностью, но без особого одушевления: переводить Тита Ливия или подзубривать экстерьер, дежурить в столовке на Воздвиженке или обучать смену новобранцев на полковом манеже в Борисоглебске, – почему бы не так? Но не случись войны или закройся, скажем, все юридические факультеты, Сергей, наверное, принял бы участие в конкурсе путейского института.
Все сказанное изложено отнюдь не с целью, чтобы читатель мог решить: вот непутевый юноша. Ибо это вовсе не так: разве мало между нами людей, весьма похожих на Сергея?
Итак, летом восемнадцатого года демобилизованный поручик кавалерии Шкляр находился за Волгой под Самарой в армии Комуча, комитета членов учредительного собрания: попал он сюда из Пензенской губернии вместе с двоюродным братом, которого убили под Сызранью.
Война за Волгой была отлична от войны с Германией. Но и это времяпровождение надлежало вести исправно – более или менее. А впрочем, размышлять над всем этим поручик Шкляр нашелся много позже.
В сентябре он был ранен в ноги и была убита его чалая тонконогая кобыла Леда, реквизированная под Симбирском. В конце ноября он получил отпуск. Но ехать было некуда: ближайшие родные места остались за Волгой. Четыре дня провел он в номере старосветской уфимской гостиницы, развлекаясь – армейской шменкой, выигрывая и расплачиваясь вексельными филипповками, опять придумывал перед сном, куда бы выправить литер, пока не познакомился за обедом с неким поручиком автомобильных войск Першиным: поручик этот весьма быстро уговорил ехать на одну из станций, погостить в эшелоне, поохотиться на куропаток («Хорошая штука – тушеные с картошкой, со сметанкой… Важно под стопку проходят!»).
Жизнь в эшелоне Шкляру поглянулась: тишина, тепло, сыто и даже пьяно в меру. Каждое утро штабс-капитан Диваев, проснувшись, взглянув в окно, еще раз определял, что окрестность воистину альпийская, и, растерев на руках шерстяные чулки, начинал одеваться, сразу же определял себя на кухню – поджаривать что-либо на завтрак, например, вчерашние пельмени, заказывались которые едва ли не тысячами и почти каждый день Аграфене Федоровне, жене станционного весовщика. Завтракали, разумеется, со спиртом, а спирт был трех сортов: ректификат, сырец и сырец с эфиром. После завтрака шли на охоту, если позволяла погода. Обедали в час, в два, опять выпивали из манерочной пробки и, сытые, протягивались отдохнуть. А по вечерам – винт, преферанс, шменка, разговоры о германской войне и о настоящей…
Так прошло почти две недели. Неожиданно получился приказ-депеша о продвижении части грузовых машин в Бирск. Поручик Шкляр, – а это происходило за обедом, – тотчас припомнил, что и он шофер, черт возьми, хоть и холодный, но учился на форде у тетки Надежды, а на фронте однажды двух генералов возил!
– Ну, так едешь? – спросил Диваев.
– Определенно, дорогой капитан…
Выехали на следующий день после обеда. Поручик Шкляр принял в свое ведение полуторатонный уайт и в компании помощника, шофера Ларсена, эстонца, отбыл
