округу. Располагался в отдалении от двух деревень, а значит, Стейн наконец-то мог собрать группу на поиски входа в Регстейн. Собрать тех, кто последует за ним и в огонь, и в воду. И в жизнь, и в посмертие.
— Что ж, — сделал он очередной шаг вперёд, рассекая перед собой острым маленьким ножом заросли чертополоха, — твоё время пришло, Моди.
Мужчина добрался до двери и, открыв её, юркнул в спасительную прохладу каменных стен, свободных от режущих и колючих побегов.
Перед ним открылся огромный круглый холл, по разные стороны от которого расползались бесчисленные коридоры. Стейн, не задумываясь, свернул в тот, что был ближе всего. Шаги гулким эхом отдавались в ушах, разлетаясь по замку, и, споткнувшись о стены, возвращались обратно. Впереди показалась крутая винтовая лестница, ведущая, видимо, в одну из башен. Стоило только Стейну подняться, как первая же из комнат оказалась спальней. Пол и стены, увешанные гобеленами, были залиты солнечным светом. Посреди комнаты, параллельно окну, стояла большая кровать с балдахином. Стейн тут же бухнулся на ложе, как был, в ботинках и плаще, пыльных от долгой дороги. Пружины жалобно застонали, но для Стейна этот звук был подобен звуку колыбельной. Он свернулся калачиком на жёстком матрасе и заснул.
* * *
Миновало несколько месяцев с тех пор, как он обосновался в замке. Серые замковые стены и одиночество сводили с ума, мешали спать по ночам и одолевали видениями днём. Чтобы совсем не сойти с ума, он перетащил в замок все книги и свитки, что только смог отыскать в ближайших деревнях. И вот теперь…
Стейн швырнул книжку в камин и схватился руками за голову.
— Чтоб ты провалилась, старая ведьма! Помрёшь ты, карга старая, и в Хелингарде для тебя не найдётся пристанища. — мстительно шептал он, меряя широкими шагами комнату.
Бумажные страницы, шипя, скукоживались под напором огня. Вскоре от них осталась лишь зола. Стейн плюхнулся в кресло возле камина и вытянул вперёд длинные ноги. Ярость, бушующая в груди, мешала трезво мыслить, и всё, что он сейчас мог — проклинать жрицу, разрушившую его жизнь.
Что свитка с пророчеством, за которым его послали на поверхность, не существует, он начал догадываться совсем недавно. Первые несколько лет Стейн упорно исследовал книжные лавки, обивал пороги монастырей и с жадностью вслушивался в сплетни, звучащие в тавернах, лишь бы найти хоть намёк на пророчество, сулящее то ли беду, то ли радость загадочному ребёнку. Ребёнку, который вполне мог оказаться его дочерью. И только сейчас, когда прошло больше десяти лет с тех пор, как его нога ступила за порог подземелья, он вдруг уверился в том, что пророчество было лишь предлогом, чтобы выставить его из Регстейна.
Он вдруг вспомнил, как медленно и очень аккуратно разворачивал свиток пергамента, потягивая табак из старой трубки, покрытой мелкими трещинками. Свиток тоже выглядел очень старым, поэтому Стейн старался не повредить пергамент неосторожным движением. Читать в тёмном полумраке подземелья было почти невозможно, не помогали даже факелы, от которых чада было больше, чем света, но выбора у него не было. Венди бы никогда не простила ему, если бы он вышел на поверхность. А так хотелось. Он безумно соскучился по солнцу, греющему макушку, и небу над головой вместо сводов низких пещер. За те почти десять лет, что он провёл в Регстейне, он побледнел и осунулся, и даже веснушки, которые так любила его тётушка, были теперь почти не заметны на его лице. Тётушка бы расстроилась? Наверно, нет. Не после того, что он сделал в ту последнюю встречу перед тем, как уйти за Венди в подземелье.
— Пап, — Ри снова дёргала его за подол рубахи, как делала всегда, если он, по её мнению, слишком долго не обращал на неё внимание. И этим она была вся в Венди. В последнее время в его голове слишком часто вспыхивали тревожные мысли, копошащиеся туго сплетённым клубком змей. Он пытался не обращать на эти мысли внимания, выкинуть из головы — не помогало. Каждую минуту, стоило ему остаться наедине с самим собой, они снова и снова вертелись в голове, вспыхивая под плотно сжатыми веками. В Эйрин нет ничего от него. Совсем. С каждым годом она всё больше и больше становится похожей на мать: те же глаза, требовательно смотрящие на тебя, те же иссиня-чёрные волосы, струящиеся по спине точно так же, как в тот вечер, когда он впервые увидел свою жену. Та же власть над ним и его жизнью. Может быть, если бы не дочь, он бы давно собрал свои скромные пожитки, умещающиеся в небольшой деревянный ящик, почти сгнивший в сыром тёмном углу подземелья, и ушёл туда, где светит солнце.
— Пааап, — маленькая ручка стукнула кулачком по его колену, не дождавшись ответа. Колено рефлекторно дёрнулось, а он чуть не выронил из рук трубку. Такая настырность тоже была у дочки от матери. В этом он не сомневался.
— Да, малышка, — он отложил свиток и поднял Ри на руки, поудобнее устроив на своих коленях, — скучно тебе?
— Нет, — она изо всех сил замотала головой из стороны в сторону. Её чёрные волосы растрепались и больно хлестнули его по щекам, — а что ты там делаешь? — спросила она секундой спустя, уставившись на него наивными голубыми глазами. Видеть, как в его ребёнке становится всё больше от Венди и всё меньше от него — было просто невыносимо. Разве это справедливо? Он променял жизнь под солнцем на это жуткое место, которое ненавидел всей душой… А ему не позволяют вмешиваться в дела общины, не позволяют помогать хоть в чём-то и выходить на поверхность, и даже дочка — и та ни на, хотя бы, самую маленькую часть не принадлежит миру людей. В ней нет ничего от того мира, который он так сильно любит, хоть и понял это так поздно.
— Дай, — она требовательно протянула ладошку и вцепилась цепкими пальчиками в пергамент. Тонкая иссохшая бумага порвалась, стоило только к ней прикоснуться, — ой!
— Ри!!!
— Прости, папочка, — она резко отпустила свиток, части которого тут же разлетелись по тому, что тут называлось комнатой, мягко спланировав на влажную землю. Ри прижала к щекам руки и скривила губы, готовясь заплакать. В сердце неприятно кольнуло. Как бы Стейн не ненавидел пещеры, ставшие для него тюрьмой, от которой тошнило с каждым днём всё больше,
