честный вопрос, потому что я, как и те, кто его прочитал, знают ответ, но есть нечестная возможность сказать ещё раз о том, что тебя тревожило, когда ты его писал).
— Роман о самых простых вещах. Без которых жизнь невозможна. Венерин волос — это травка-муравка, папоротник, который в Риме, мимолетном городе, сорняк, а в России — комнатное растение, которое без человеческого тепла не выживет. Роман о человеческом тепле. О том, что смерти нет. Это все знают, но каждый должен найти для себя какие-то свои доказательства. И вот я ищу. В одном апокрифе сказано: "И словом был создан мир и словом воскреснем".
Но только слова мало. Роман — о преодолении смерти, о воскрешении словом и любовью. Я писал его в Швейцарии, во Франции, в Риме. Он очень русский, но одновременно выходит за границы русского мира, не помещается в них. Россия — только малый кусочек большого Божьего мира. Роман о бегстве в Египет. Царь Ирод — это не география, а время.
— Ты получил премию "Национальный бестселлер" — не самую последнюю в ряду литературных премий, премию довольно известную.
Понятно, что, как всякий нормальный человек, получив премию, испытывает к ней некоторое уважение. Но понятно, что эта премия не совсем за бестселлер (ибо тогда не нужно никаких выкрутасов, а можно просто взять справку о продажах, возвратах и, недолго думая, дать диплом Донцовой (к примеру). Точно так же премия не даёт возможности напечататься заявленным тиражом 50.000 — потому что права у номинантов уже запроданы, и выкупать их для такого выпуска никто не будет.
— Премия, как бы она ни называлась — всегда ринг. Я писал роман не для ринга. Почему мои тексты получают премии — не мне судить. Дали и хорошо. (Правда, в Швейцарии, вручая главную премию города Цюриха за мою немецкую книгу "По следам Байрона и Толстого", мэр сразу же вручил и чек, а вот в России все почему-то разделено — слова вручили, а денег не дали). Почему премия называется "Национальный бестселлер" тоже не мне судить. Да и разбираться в значении слова "бестселлер" скучно. Для кого-то это плохо написанная книга, для кого-то комплимент и объект зависти. Когда я вижу, что критик замечает о "Венерином волосе", что это "не для чтения в метро", то сразу понимаю, что он роман еще не прочитал. Роман, конечно же, интеллектуальный, но вовсе не только для интеллектуалов: в нем не меньше чувств и тела, чем ума. Я искал — и как мне кажется, нашел — язык новой внятности. Чтобы всем было понятно. И орочам, и тунгусам. Поэтому неудивительно, что роман, который еще не вышел толком по-русски, уже переводят на итальянский, французский и немецкий.
— А у тебя не было желания дальше писать прозу на немецком языке? Пусть не роман, а, может быть, рассказ, повесть. Не просто экспериментальный текст, не культурологическое эссе или упражнение — хотя упражнения иногда бывают самоценными — но, вообще обойдясь без переводчиков, писать художественную прозу.
— Я всегда завидовал музыкантам. У них есть язык всеобщего понимания. На Страшном суде никто не будет кричать по-русски, как нас будили в военных лагерях: "Е…й в рот, подъем!" Или что-то такое по-арабски или по-чеченски. Там всех разбудят трубы. Звуки. И рассказывать о себе придется мыча или насвистывая. Бог ведь не обязан знать швейцарские диалекты или новорусскую феню. Писатель, даже еще ничего не написав, уже, как Лаокоон, скручен змеем языка. А так хочется освободиться!..
— Ты много ездишь по свету. Что это за поездки: По частным приглашениям или по делам? Что видел? Что запомнилось?
— Совершил, наконец, паломничество на Святую землю. Поразило очень многое. Например: у тебя отнимают что-то очень важное, с чем ты прожил всю жизнь. Вот, например, представляешь себе реку Иордан. И что там когда-то свершилось. И как это изменило мир. История человечества пошла совсем другим путем. И жизнь каждого, и моя жизнь. А тут стоишь на берегу, а это — что-то вроде Клязьмы. И кто-то сидит с удочкой. И стрекозы. А с другой стороны, все это тебе дает еще больше, чем отбирает. Вдруг понимаешь: та, моя, Клязьма — и есть Иордан. Святая земля может оказаться в любом месте. Я когда-то именно там в первый раз почувствовал, что Бог — есть. В такие моменты и оказываешься на Святой земле.
— А ты считаешь себя религиозным? Забегая вперёд, я скажу про себя — со временем я всё больше понимаю разговоры о религии русских писателей, к которым я раньше относился с некоторой долей снисходительности. Вся эта мучительная неуверенность, метания… И тут я понимаю, что всё это для меня тоже свойственно — при всей разнице масштаба Толстого, скажем, и меня, при разнице того жизненного уклада и нынешнего.
— Мы выросли в закупоренном пространстве, и если в такой ситуации и было какое-то преимущество, то вот это: было ясно, что Бог подальше от власти и поближе к церкви. Не было выбора ни власти, ни конфессии. А теперь живу в мире, где все возможные и невозможные религии свободно конкурируют друг с другом, и в конце концов не понимаешь, зачем вообще куда-то идти: в православный или католический храм, в мечеть, в синагогу. Там больше людей, чем Бога. Человек кроит религии под себя, а Богу в них тесно. Есть известный сюжет о том, как царь Давид приказал засыпать пруд, потому что лягушки мешали ему своим кваканьем сочинять псалмы. Но псалмы больше не сочинялись. Тогда он понял, что лягушки делали тоже самое, только по-своему, как могли: пели хвалу Богу за то, что Он создал этот мир. "Так пусть всякая тварь хвалит Создателя, как умеет". Вот я такая Божья тварь, которая не умеет ни петь, ни рисовать, только научили когда-то грамоте, словам. Между мной и Богом нет людей, только слова.
— Давай вернёмся к путешествиям. Мы знаем, что есть такой тип русского путешественника, который хочет — не хочет, а по приезде, а то и в дороге начинает записывать. И вместо набора слайдов и фотографий (теперь, правда, это блестящий диск с оцифрованными изображениями) у него-таки появляется текст. Вот я как-то придумал название "Книжка странствий" — и в эту будущую книгу начали подбираться тексты. Сами собой — от известного тебе "Странствия за арбузом" до неоконченной повести о Стамбуле. Ты не хочешь написать книгу путевых заметок?
— Нет. Во-первых потому что подобную "книгу странствий" я уже написал, прогулявшись по Альпам, я о ней уже говорил.
