толпой рыдающих родственников вокруг, в общем, не прилюдно и не приглядно.
Я сидел за столом, собираясь воткнуть иглу в подошву видавшего виды башмака, что достался мне от отца, а ему в свою очередь от деда. В те времена умели делать обувь, а посему башмаки, повторив все неровности пращуровых ступней, верой и правдой послужили моему родителю, сформировав заодно по образу и подобию дедовых и его ноги, а затем благополучно исковеркали и мои. Но век их, и без того немалый, наконец-то вышел – тысячи дорог, непрямых и каменистых, сделали свое дело, правый башмак развалился, удивленно распахнув кожаную пасть на открывшийся мир и впервые в своей жизни проветрил зловонное чрево. Окружающие красоты, невиданные им доселе, так захватили нехитрое воображение, что пасть схватила первый лежащий на ее пути камень, который оказался не по зубам – я споткнулся и, не выпуская из рук старенькой лопаты, полетел наземь оловянным солдатиком. Встреча с матушкой-кормилицей была короткой, но запоминающейся. Мой подбородок с трудом, но все-таки пережил страстный поцелуй, а вот лопата и башмак – нет. Оба предмета раздвоились, голенище рассталось с подошвой, а черенок с пластиной. Поминая деда изощренными словесными конструкциями, я, собрав обломки собственного величия, отправился домой, дабы учинить (нет, не скандал, я жил один) ремонтные работы на испорченном имуществе.
Итак, как уже было сказано ранее, я сел за стол, достал иглу, и… сердце мое остановилось, я умер. Кто-то, много лет вливающий из бесконечного Кувшина Жизни в мой сосуд Живую Воду, вдруг сделал кистью движение вверх, и струя оборвалась, сосуд опустел.
– А кто из нас не умрет? – заметите вы.
– А кто из нас не умирал? – отвечу я, но все равно как-то обидно.
Иголка выпала из рук, я уткнулся лбом в вонючую подошву, один, в продуваемой всеми ветрами халупе, стол, два стула, на единственной полке ни наград, ни кубков, ни грамот, только лупа с треснувшим стеклом и высохший сверчок, заморенный долгим пищевым воздержанием.
Что я делал в этом мире? Для чего Творец создавал мое тело, воздух, которым я дышал, воду, которую пил, пищу, события, дни и ночи, дожди, звездопады, дедовы башмаки и злополучный камень на сегодняшней дороге? Я никогда не задавался подобными вопросами, и вот стоило умереть, чтобы начать мыслить. Удивительное дело.
Склонившийся над столом недвижимый человек меня уже не интересовал, так же, как и сломанная лопата. Восстанавливать ее было бессмысленно – гнутое, полуржавое полотно давно с трудом вгрызалось и во влажную почву, а треснувший на сучке черенок только и ждал своего часа. Но жизнь лопаты не казалась такой пустой, как моя собственная, не говоря уже о башмаках деда, переживших три поколения. Кстати, я облетел (удобное преимущество бестелесного существования) усопшего, рассмотрев со всех сторон. Почему я считал себя симпатягой? Крючковатый нос, распухший (ну, это от недавнего падения) подбородок, низкий лоб, лысина – обычный уродец.
– Покружишь еще? – прервал мое самолюбование Голос.
– А какие варианты? – спросил я, пытаясь понять, кто говорит и откуда.
– Можно Домой, а можно и обратно, – Голос был ровным, но мне показалось, что в нем промелькнула ирония.
– Почему такая честь? – решил подыграть я Голосу.
– Ты вопрошал, а вопросы оставляют след внизу, якорь. Он держит серебряной нитью тебя здесь и тебя там, – Голос был серьезен.
– Если я выберу Дом, – подумав, спросил я, – что меня ждет?
– Рай, – коротко ответил Голос.
– Рай? – удивлению и радости моей не было предела. – За что?
– Ты выполнил Контракт, – я почувствовал гордость в его интонациях. – Грозный тиран, отнявший многие жизни в прошлом круге, не лишил намеченного Пути ни одно живое существо в нынешнем. Ты – Герой.
– Я ничего не помню.
– Дома вспомнишь, – Голос стал мяче.
Меня очень сильно тянуло наверх, подальше от жилища бедняка, от вечной борьбы с засухой, голодом, ломающейся лопатой, дырявым башмаком и одиночеством.
Я с детства был один. Родители и соседи удивлялись, отчего мальчик не играет со сверстниками, а уединяется на чердаке или пропадает в поле целыми днями. Мне же казалось все вокруг мелким и убогим. Деревянные мечи в руках соседских мальчишек смешили, мягкость отца раздражала, а неуклюжие материнские ласки вызывали затаенную злобу и гнев. Деревенские домишки про себя я величал не иначе, как крысиными норами, а крестьянский труд – рабством ничтожных. Но то была одна часть моей сути. Другая же, тихоголосая и неторопливая, разговаривала со мной в укромных местах о смирении, о созерцании рассветов и закатов, о жизни, как о хрупком цветке, сияющем, прекрасном и неприкосновенном, ибо любоваться им может каждый, но прикасаться – только Садовник, посадивший его.
На чердаке родительского дома я хранил закопанный в солому меч. Не деревянная кургузая палка, а настоящий железный клинок, найденный в канаве на окраине деревни. Когда мальчишки на улице лупили друг друга своими поделками, рука моя тянулась к нему, и, достав свое сокровище, я рассекал спертый воздух чердачного пространства, на удивление ловко обращаясь с оружием. Как мне хотелось, скатившись по лестнице, выскочить на улицу, врезаться в самую гущу боя и разогнать недоделанных рыцарей одним своим видом, но вторая половина меня, напоминая о чем-то, охлаждала юношеский пыл, и я дрожащей от возбуждения рукой зарывал меч-искуситель обратно в хрустящую солому.
В десять лет отец поставил меня перед выбором. Вызвав во двор, он указал на два предмета – это были лук и лопата.
– Сынок, – произнес отец, – пора определиться в жизни. Ты можешь стать охотником или землепашцем. Выбирай.
Я взял лук, вложил стрелу и, почти не глядя, всадил ее в соседское пугало, подняв возмущенную стаю ворон, облепивших его черными гроздьями (сказались ежедневные тренировки в лесу, о которых никто не догадывался).
Отец одобрительно крякнул. Затем я поднял лопату и, повертев ее в руках, ткнул в землю. Кромка полотна, угодив на камень, тут же погнулась. На сей раз отец сурово покачал головой, а я твердо заявил:
– Буду землепашцем.
Он внимательно посмотрел на меня и, подумав, ответил:
– Может, ты и прав.
Я сделался землепашцем. Это ремесло давалось мне плохо, а точнее, вообще не давалось. Я не чувствовал земли, не внимал погодным переменам, не слышал голоса семян. Посевы мои были скудны, урожай мал, я был беден и голодал, ни одна женщина не захотела связать со мной свою судьбу. Но тем не менее я продолжал такое бытие, будучи твердо уверенным в его правильности, ибо слушал голос, что звучал внутри меня.
«И вот теперь мое упорство вознаграждено, мне обещан Рай. Один шаг до рая», –
