Книга За твоей тенью - Лина Линс

Ознакомительная версия. Доступно 4 страниц из 20

открытую дверь подъезда, мерцающую лампу под козырьком. Знаю, что где-то на холодной решётке у входа лежат очки — мой якорь, мой ключ к тому времени, когда сияло солнце. Слышу, как по лестнице с восьмого этажа бежит мама, но замирает на пятом. Щёлкает сенсорная клавиатура её телефона — мать кому-то пишет. Я не знаю, кому.

Среди затемнённых окон многоэтажки светом озарено только одно: с кухни нашей квартиры. Рама похожа на бумажный лист, разрезанный занавеской. Оттуда доносится разговор.

— Давно ты принимала душ? Коса как веник и футболка несвежая.

— Тех ублюдков нашли?

— Нет, но… Правосудие как-нибудь восторжествует.

— Не в этой реальности, мам.

Я сжимаю в кулаке ворот кожанки Наты, поднимаюсь с земли. Будто спьяну, слегка пошатываюсь и плетусь к подъезду. Куртку волочу за собой, стараясь не прислушиваться к разговорам из окна.

— Почему ты всё время переделываешь эту штуку?

…Но как не прислушиваться, когда они говорят так громко и близко? Когда те же фразы я слово в слово повторяю губами?

— Хочу построить его идеальным. Настоящим. Неповторимым. Хочу, чтобы оно стало домом.

— Кому?

— Всему, чему не место здесь.

Агрессии. Страхам. Безнаказанности. Смерти и горю.

— А что потом, когда достроишь?

Оставлю себе.

— Но… Давай оставим подарок на могилке?

— Нет, мам. Кошмарье останется со мной.

— Дорогая, ну пожалуйста… Оно сводит с ума. Ты сводишь меня с ума! Я не понимаю, как тебе помочь!

— Никак! Натка погибла из-за меня! Меня. Я должна об этом помнить. Кошмарье останется со мной!

Я поднимаю сжатый с курткой кулак и резко опускаю, будто бью им по столу. Сверху доносится грохот — окно лопается, осколки летят вниз.

— И с тобой тоже, — одновременно договариваю я и фигура в окне.

Уцелевшие очки чуть-чуть разбиты в верхнем уголке одной линзы. Осторожно подбираю их, стряхиваю грязь с дужек, надеваю. Захожу в подъезд и, игнорируя лифт, поднимаюсь по лестнице.

На ступеньках лежит колючий бумажный клубок. Прохожу мимо, раздавливая его ботинком, волочусь на восьмой этаж. Вдоль выцветших от старости перил выжигаются буквы и собираются в слова, которые я тоже знаю наизусть.

«Уважаемая Лидия Витальевна…»

Поднимаюсь выше, глажу пальцами чёрные строки.

«Доводим до Вашего сведения…»

Наслаждаюсь долгожданным вердиктом и запечатываю текст в памяти навечно. Молчу, не пытаясь перекричать досаду матери.

«В связи с академической неуспеваемостью и пропусками…»

Насыщаюсь смыслом изложенного — словами, убившими всё, что когда-то раздражало меня.

«Тихонова В. исключена из состава студентов Университета».

С уважением, дата, подпись ректора, печать.

Продолжая переставлять ноги, тащить за собой куртку, смотреть сквозь битые очки, я слышу бумажный хруст и треск. Скомканное письмо складывается в самолётик и летит навстречу огню.

— Ты не понимаешь меня, Вика! — Крик мамы затопляет подъезд и лишает воздуха. — Я вкалывала как проклятая, последние деньги считала! Чёртов коньяк принесла в ректорат!

Дёргано скрипит барабан зажигалки. На восьмом этаже пахнет табаком. Под дверью нашей квартиры возле резинового коврика стоит банка из-под горошка «Bonduelle», полунаполненная тёмной водой. На дне маринуются горка бычков и пепел.

— Уважаемая, бл*дь, Лидия Витальевна. — Теперь мама тихо посмеивается где-то в углу и затягивается сигаретой. — С прискорбием сообщаем, что вы облажались и не состоялись как мать.

Удар — за порогом дома в стену летит табуретка и разлетается в щепки. Щёлк — откручивается металлическая крышка бутылки, падает на пол, подпрыгивает постукивая.

— Мне жаль, Вик. Но и ты пойми, сложно стрелять вхолостую и взамен получать только отдачу в плечо. С меня хватит.

Звучит отчаянный и оглушающий, как залп из пушки, глоток. Один. Второй. Десятый.

От этих обрывков и вздохов прошлого мои собственные мысли рвутся на тряпки. Сил едва хватает открыть незапертую дверь квартиры. Дойти до кухни, споткнувшись об мусорные мешки. Положить грязную куртку в раковину и замочить пятна крови средством для мытья посуды. Встать напротив буфета, за дверцей которого крепнет спрятанное Кошмарье. И смотреть, как по декоративным скосам стекла, краям и узорам стекает жёлто-зелёная кровь, переливается оттенками золота и летних лугов, капает на столешницу, плавит дерево, пахнет жжёным чувством вины.

— Не открывай, — просит внутренний голос.

— Открой, — в тот же миг умоляет он.

Я протягиваю руку и застываю. К пальцам ответно тянутся кислотные нити, касаются кожи и переползают ко мне, словно тонкие змейки. От пылающих прикосновений так горячо, что даже не больно, ощущения глохнут. Лишь мгновение чувствуется, как плоть тает заживо, а затем — пустота.

— Всё пройдёт на рассвете, — голос снова разрывает моё сознание.

Нет желания бояться. Пытаться понять. Бежать куда-то без оглядки, принимать случившееся.

Всё, что требовалось — смотреть в окно, Торь. Ждать до последнего. Запомнить их лица, одежду, движения. Спугнуть криками, прежде чем они подошли. Но ты не справилась. Облажалась. Испортила подарок подруге, в последний раз не угостила тортом. А заодно уничтожила мечту матери. Кошмарье — не карманный мирок, а реальный. Это твой разрушенный мир.

Зелёное варево поднимается к лицу и разъедает щёки. Я разворачиваюсь, пытаясь уйти с кухни, но в дверном проёме встречаю заплаканную маму с комком газеты в ладонях. «Ка. к, ёл. а и глин..т.ей… вс. ре. йте пра..д.ик н. площ. ди!» — что-то пытается мне сказать помятая бордовая надпись; но мать, прислонившись к стене, распаковывает этот свёрток, достаёт несколько тысячных купюр и машет мне ими.

— Марк поступит с тобой так же, как поступили со мной, — словами она бьёт в самое уязвимое место. — Бросит, когда ты доверишься.

В мои глаза заползает ядовитое пламя. Мгновение я ощущаю жжение, но затем — бесконечную боль. Ты была права, мам. Марк уже так со мной поступил.

Глава 4. Из живых восставшая

31 декабря, за 2 часа до…

Пульсирующая боль пожирает затылок и кусает шею. Мириады шипов дырявят мышцы рук и ног. Я разлепляю глаза, не сразу понимая, что

Ознакомительная версия. Доступно 4 страниц из 20