тем меньше шансов, что попадешь на боевые вылеты. А там, глядишь, и перемирие подпишут. Вон как им врезали! Очухаются и запросят переговоров.
— Что я скажу своим поклонникам? Что победили без меня?
— Подумаешь! — махнул рукой метис. — Какая разница? С экрана ты несешь написанную кем-то лабуду. Или я не прав?
За две недели пребывания на авиабазе, прошедших в атмосфере отчуждения среди коллег, Борюш впервые говорил с офицером без всяких «сэр, да, сэр, разрешите исполнять», по-человечески. Такое отношение Савиша грех было не использовать. И он ответил:
— Прав, конечно. Но я хочу не чувствовать себя при этом идиотом. Пусть я не слишком отличусь в бою, но буду знать, что воевал. И мне не будет стыдно. Ты понял, Савиш?
Чего Максим, однако, не учел, так это прямоты метиса. Когда тот поначалу отказал, надлежало продолжить разговор потом, и все бы получилось. А сейчас… Савиш пожал плечами, отставил свой стакан и потопал к командиру сквадрона. Тот, выслушав, — к командиру базы. Максиму б убежать, но он замешкался. Коммандер взяла микрофон.
— Лейтенант Борюш, ко мне! — велела.
Пока он шел, сопровождаемый взорами пилотов, Вишева успела рассказать собравшимся о просьбе Борюша.
— Всего за две недели лейтенант проникся мыслью, что вполне освоил Рейнджера и готов лететь — но не на спарке, а на одноместном самолете, — коммандер усмехнулась. — Даже без инструктора. Какой смельчак!
В столовой раздались смешки.
— Ты готов лететь? — спросила Вишева, когда он доложился.
— Так точно, мэм, готов.
— Не сдашь назад? Не будешь умолять меня перенести твой вылет на потом, после победы? Как танец перенес?
— Не буду, мэм. А что до танца… — он на мгновение задумался. — Поскольку празднуем победу, то я станцую. Но не то убожество, которое придумал мне продюсер, а благородный дариш. Музыка найдется?
Возникла пауза, пока в магнитофоне прогревались лампы, а сержант из аэродромной обслуги искал подходящую бобину с магнитной лентой. Тем временем в столовой все застыли в ожидании интриги. Дариш — парный танец, без партнерши невозможен. Десяток девушек из персонала базы, допущенные в компании кавалеров-панков, замерли в тревоге. Кого из них надумал пригласить Борюш, и как на это отреагирует их кавалер? Кое-кто горел готовностью отказать «тому самому» Борюшу из Аюшей, продемонстрировав тем самым верность спутнику.
Наконец, в столовой раздалась мелодия. Максим торжественно приблизился к Вишевой-Даушевой и церемонно поклонился.
— Мэм! Окажи мне честь.
У генерала-дамы аж челюсть поползла от удивления. А еще — от наглости Борюша.
— Я? Да ты в своем уме⁈ С тобой?
— Почему б и нет? — он сделал вид, что не понимает изумления. — Сама же пожелала, чтоб танцевал.
Вишева побагровела. Кто знает, чем бы это кончилась, если б не вмешался командир крыла, сидевший за столом напротив:
— Станцуй, коммандер! Ты же хорошо умеешь. Покажи актеру, что летчики не хуже, чем они.
Пилоты в зале закричали одобрительно и стали хлопать. Их энтузиазм в немалой степени был подогрет вином. Понимая, что прижата к стенке, коммандер встала, сверкая гневными очами.
— Тебе я это не забуду! — вполголоса пообещала лейтенанту.
— Мне много раз уже твердили, что я — незабываемый мужчина, — ответил он и ловко подхватил ее под локоток. — Поверь, я замечательно танцую — тебе понравится.
Последние слова он произнес в движении, нисколько не соврав. Местный дариш был копией земного вальса, разученного еще в Суворовском. Воспитанников там учили танцевать, а Максим, вдобавок, здесь особо успевал. Однажды был приглашен на новогодний бал у Президента. В дарише от дамы требовалось всего лишь подчиняться направляющим рукам партнера, шустро переставляя ноги в такт музыке. И хотя армейские ботинки — не туфельки принцессы, кружились оба гармонично.
— Не коробит, что тебя ведет мужчина? — поинтересовался он у Вишевой.
— Пятнадцать лет я в ВВС, — усмехнулась коммандер. — И весь генералитет над мной — мужской.
— Но я всего лишь лейтенант.
— Не дерзи! Допрыгаешься! Посажу тебя в свой самолет и выброшу без парашюта.
Угроза прозвучала несерьезно. Он догадался, что Вишева изображает злость. Похоже, танец ей понравился. Почему б и нет? Он вел ее красиво, бережно, но одновременно страстно. Со стороны они смотрелись влюбленной парой, и пилоты за столами лишь качали головами. Умеет Борюш танцевать! Но как пилот — говно, конечно…
Музыка закончилась. Максим отступил на шаг и церемонно поклонился.
— Мэм! Спасибо, мэм, что согласилась. Давно не танцевал с такой партнершей. Ты — ас не только в небе. Я в восхищении!
В ее глазах мелькнуло что-то непонятное. То ли желание прихлопнуть наглеца из пистолета, то ли благодарность за непривычный комплимент. Наверное, прежний Борюш с его немалым опытом по женской части в этом разобрался бы, но нынешний остался в неведении. Но своего Максим добился: назавтра Савиш сообщил, что коммандер ему полеты разрешила…
Глава 5
Для радиопереговоров в воздухе язык Кашпирра и Панкии был столь же неудобен, как и английский на Земле с его невнятной фонетикой и размытыми согласными. На Аорне шипящие фразы тонут в шуме радиопомех. Но что сделаешь? В авиации обоих миров используют самые распространенные языки, с этим приходится мириться.
— Башня, я — Шершень-шесть! Разрешите взлет.
— Шершень-шесть, пошел!
Пока его Рейнджер не отдалился от авиабазы, голос руководителя полетов на КП слышен ясно. Все пилоты знают, что через час речь смешается с тресками и шипением эфира. До цифровой или, тем более, спутниковой связи эта цивилизация еще не доросла. Спутники есть, конечно, но наземную приемо-передающую станцию не поднимет даже бомбардировщик. Что уж говорить о скорлупке, выделенной Борюшу.
Поймав команду «пошел», столь отличную от земных, он сделал то, о чем мечтал много недель — двинул вперед рычаг управления двигателем, ощущая через перчатку на круглой головке РУД, как послушно набирает обороты турбина, как вибрирует самолет, выбрасывая назад факел пламени… А потом отпустил тормоза.
Ускорением вжало в сиденье. Машина затряслась как в лихорадке от толчков на стыках бетонных плит.
Ручку чуть на себя — и носовая стойка шасси поднялась. Почти сразу пропала тряска — он в воздухе. Снова в небе! РУД на три деления на себя. Шасси. Закрылки — угол ноль. Триммер. Тангаж — плюс тридцать.
Думал, сложно будет летать на чужой планете, где даже меры длины и веса иные. Да какая разница! Он заучил, что скорость отрыва на взлете — четыреста, и не важно — это километров в час, миль в минуту или попугаев в единицу времени. Штурмовик, не обремененный оружием на подвеске, вспомнил, что родился когда-то истребителем, и радостно потянул вверх, когда указатель скорости едва перевалил за триста, не дождавшись положенных четырехсот.
Совершив несколько простейших эволюций, предусмотренных планом полета, Максим убедился — в управлении Рейнджер не сложнее чешского L-39, привычного по училищу. Хотелось, конечно, покрутить бочки, выписать мертвую петлю. А еще — круто взять вверх, чтоб почувствовать, на каком угле кабрирования происходит срыв потока, как ведет себя машина, теряя опору в воздухе, и как снова ее обуздать, если свалится в штопор.
Здесь, на относительном удалении от зоны боев, можно взмыть высоко без страха, что тебя ведет вражеский радар, а ракета земля-воздух неумолимо поднимает острое рыло в твоем направлении. Покрутившись над облаками, Максим взял курс на аэродром. На сегодня все. В следующих вылетах предстоит научиться красться, едва не задевая подвеской песок, ощутить кончиками пальцев, как толкает машину уплотненный воздух, сжатый между крылом и поверхностью. Опробовать виражи, когда законцовка крыла едва не скребет по траве. Договориться с двигателем — как он быстро нарастит тягу, повинуясь движению ручки. Толкать РУД вперед приходилось осторожно, иначе запросто начнется пожар.
Как же просто было на поршневых самолетах с моторами, схожими с автомобильными! Хочешь скорость — дави с нуля на полный газ. Турбореактивные двигатели требуют деликатности.
Именно деликатность продемонстрировал Максим на глиссаде. Вышел ровно к посадочному знаку, у которого бетон казался чернее ночи из-за тысяч ударов покрышками. Коснулся полосы без «козла», то есть без подпрыгивания, чем грешат неопытные пилоты, и мягко опустил переднюю стойку шасси. В «стойло» въехал с точностью до сантиметров.
В небе, в неотапливаемой холодной кабине, было лучше. Внизу, стоило стянуть шлем, немилосердно набросилась духота. Ночью прошел ливень, и к посадке Рейнджера бескомпромиссное южное солнце превратило влагу в пар. Пока техник приставлял лесенку к борту, Борюш почувствовал себя как в русской бане. Ну и что! Он был счастлив. Остальные проблемы ушли далеко-далеко. Так казалось.
На самом деле, они притаились ближе, чем представлял
