Электронная записная книжка так и осталась лежать на полу возле колонны. Глеб нагнулся, подхватил ее и сунул в карман. Какие мотивы руководили им в этот момент, Глеб не только не знал, но даже и не задумывался. Просто откуда-то из подсознания поступил некий сигнал – и все. Как обычно, сработала интуиция, которой Сиверов привык доверять.
Потом были формальности с полицией. Глебу пришлось предъявить офицеру полиции документы и объяснить цель своего визита в банк. Служащий депозитария подтвердил все сказанное господином Каминским.
После чего офицер полиции уточнил, в каком отеле господин Каминский остановился и как надолго прибыл в Женеву. Глеб ответил и на эти вопросы. Во время беседы не возникло никаких трений и недоразумений, и Сиверов был отпущен с миром.
И теперь он наконец-то мог дать волю своим желаниям. Он выкурил подряд две сигареты и, проехав квартал, зашел в уютный бар. Там он заказал себе коньяк и кофе. Кофе, который сварил пожилой бармен с лысой, как шарик для пинг-понга, головой, показался Глебу невероятно вкусным. Он даже подумал, что такого кофе не пил очень давно.
Сиверова стало покидать напряжение. Он спросил у себя самого: «Ну что, Слепой, страшно быть свидетелем налета на банк?»
И признался себе: «Да. Чего уж тут лукавить. И неприятно знать, что ты безоружен, что нет за брючным ремнем тяжелого армейского кольта, который можно в любой момент выхватить и навскидку, за какие-то считанные секунды, всадить каждому из грабителей по порции свинца».
А то, что он смог бы это сделать, для Сиверова было такой же очевидностью, как и то, что сейчас перед ним на стоике одна чашка кофе и одна рюмка коньяка.
Глеб вспомнил забавный момент. Выходя из банка, он спросил знакомого по депозитарию клерка, какую сумму захватили грабители, если не секрет?
– Нет, что вы, господин Каминский, никакого секрета нет, – любезно ответил тот. – Как сейчас подсчитал мой коллега, взяли они в банке триста тысяч швейцарских франков. Сумма большая, но на стабильность нашего банка она не повлияет.
Сиверов никак не выразил своих истинных чувств.
– Да, сумма значительная, – спокойно сказал он, глядя в светло-серые глаза разговорчивого клерка.
– Но ничего, господин Каминский, ведь ваши, сбережения не пострадали.
Эту фразу клерк проговорил с вызовом, в ней читался подтекст, что деньги собеседника наверняка нечестные, а у нечистых на руку людей деньги не могут забрать никакие грабители и что с появлением в Швейцарии всяких-разных пришельцев из России начались безобразия, которые грозят неприятностями добропорядочным местным жителям.
Глава 4
Молодая светловолосая женщина полулежала в шезлонге, установленном на краю бассейна. Время от времени она открывала ярко-голубые глаза и смотрела на воду, голубизна которой не уступала цвету ее глаз. На женщине был белоснежный длинный махровый халат, из-под которого выгладывали миниатюрные стопы с ухоженными, наманикюренными ногтями. На щиколотке левой ноги поблескивала тонкая платиновая цепочка.
Смотря на гладь воды, женщина подумала о том, что где-то очень далеко, в России, сейчас зима и голубым во всем пейзаже может быть только небо – высокое и холодное. А внизу снег, ослепительно белый, искрящийся. Снег похрустывает под ногами, воздух морозен, он обжигает лицо, дыхание перехватывает, когда его вдыхаешь.
Эта белокурая красавица могла себе позволить сейчас, когда термометр показывал 32 градуса по Цельсию выше нуля, взять билет и преспокойно улететь туда, где снег и мороз. Нет, не на родину, не в Россию – там могли бы возникнуть проблемы, – а в Швецию или Норвегию. Но к чему обманывать себя. Ни в какой Швеции, Норвегии или Финляндии нет такого воздуха, как в России, нет такого неба, таких лесов, мохнатых темно-зеленых елей, лапы которых на вид пушистые и мягкие, как шкурка зверушки, но когда прикасаешься, ощущаешь сотни острых уколов… Так часто бывает в жизни: кажущиеся мягкость и нежность оборачиваются колкостью, причиняют боль.
Во внутреннем дворике дома, где жила женщина, здесь, на Востоке, зелени хватало. Но зелень росла лишь тут – во дворе. А за его пределами все было пепельно-серым, с каким-то неприятным желтоватым оттенком, который, наверное, придавали местности лучи слепящего яростного солнца. И непреходящая жара, от которой не спасали ни тень, ни кондиционеры, ни вода бассейна. Этот изнурительный зной преследовал женщину с того самого момента, когда она в 1989 году вместе с мужем поднялась по трапу самолета и через несколько часов оказалась в Израиле, на Земле обетованной, как говорил муж-архитектор с дурацкой фамилией Газенпуд.
Тогда, садясь в самолет, Марина Сорокина верила, что в ее жизни все сложится наилучшим образом. Но так думает почти каждый отправляющийся в дорогу.
Человеку вообще свойственно считать, что с переменой места жительства его жизнь может кардинально измениться и непременно в лучшую сторону. Никто и мысли не допускает, что жизнь станет хуже!
Но этой иллюзии суждено было разбиться, как стеклянному сосуду, на мелкие осколки. В Израиле все оказалось совсем не так, как расписывал Маринин мужфантазер. И вообще, если бы Марине задать вопрос: предполагала ли она когда-нибудь, что станет такой, какой стала, то ответ был бы однозначный: "Нет! Нет!
И нет!" Но никто подобных вопросов Марине задавать не пытался. А сама она истязать себя философскими рассуждениями не привыкла. Она давным-давно пришла к выводу, что рассуждения не приносят никакой пользы, что нужно не рассуждать, а действовать.
Зато ее бывший муж Андрей Газенпуд очень любил порассуждать о смысле бытия. Еще ему нравилось строить всевозможные грандиозные планы о том, как он реализует свой великий талант архитектора, как добьется всемирного признания, его слава станет не меньшей, чем у Корбюзье, и не будет отбоя от богатых заказчиков.
Поначалу Марина с уважением слушала мужа, потому что считала, что глупее его, не так образована. Андрей столько знал, был таким одаренным! В Союзе ей казалось, что все их беды и неудачи происходят лишь из-за того, что мужу не дают развернуться. Но уже через полгода она сообразила, что планы мужа и его пути к их осуществлению не совпадают. А ей хотелось, чтобы мечты воплощались в жизнь, ей, в конце концов, просто хотелось нормальной жизни, а не витания в облаках!..
Помыкавшись с Андреем Газенпудом по Израилю где-то около года, Марина поняла: дальше так жить нельзя. И хладнокровно бросила Газенпуда, оставив мужа наедине с его талантами, грезами и фантастическими проектами. А сама занялась своей судьбой. Предпосылки к успеху у нее имелись: Марина была умна, решительна, предприимчива и небесталанна. Она покидала Россию в звании мастера спорта по пулевой стрельбе. Глядя на эту хрупкую девушку, трудно было представить, что винтовку в руках она держит столь же уверенно, как кисточку для макияжа. На соревнованиях в Союзе она, почти не целясь, виртуозно поражала мишени, набирая победные очки. Кроме пулевой стрельбы, у Марины было еще одно увлечение – она страстно любила деньги.
