не скажут: «Тяжко!»,
Потому и каждый сердцем льнет
К монолитной на груди тельняшке.
Не стыжусь с восторгом говорить
При любом стечении народа.
Потому что мне пришлось носить
Бескозырку все четыре года.
А уж что пришлось нам пережить
В тех широтах,
Тайн и горя полных,
Лучше мне с друзьями говорить
Иль смолчать —
Они-то это помнят!..
Годы службы далеко вдали.
Я — другой.
И все же поневоле,
Флотские увидя корабли,
Сердце вздрогнет в радости и боли.
И припомнишь столько раз на дню
Об опасной,
Но прекрасной жизни…
Эту память я в себе храню,
Словно уважение к Отчизне.
* * *
Перевожу поэтов Палестины
И чувствую бессилие свое,
Чтоб воссоздать
бейрутские картины:
Разруху…
Мор…
На трупах воронье…
Сажусь писать,
но предо мной маячит,
Блокнот вполне реально заслоня,
Уставший плакать
Обожженный мальчик,
Похожий детством горьким
На меня.
Постой, малыш,
не порывайся к маме!
Ей приказала голубая смерть
Бессмертными и чистыми глазами
В родное небо без конца смотреть.
Постой, малыш!
Не выходи к дороге!
Ты видишь ноги в жестких сапогах.
Они уже перешагнули многих,
И ты для них —
Ничтожество и прах.
Скорей назад!
Скорей, мой черноглазый!
Летит снаряд…
Взрывается…
Ложись!..
Не в жизни —
Так в стихотворении
Обязан
Спасти тебя.
Так мне спасали жизнь.
Перевожу поэтов Палестины,
Ни сердцем, ни умом не устаю,
Как будто детства
горькие картины
Из пепла наяву воссоздаю.
РОДНОЙ ЯЗЫК
От Орска до Домбаровки сто верст.
В московском понимании — немного.
Но пятый час сентябрьская дорога
Ведет со степью скучный хоровод.
В автобусе и толкотня и шум.
И странно мне,
как буднично казашка
Развязывает узел
и рубашку
Меняет озорному малышу.
И тут же,
не смущаясь толкотни,
Обнял Ромео местную Джульетту…
И неоткуда красок взять поэту,
Чтоб описать, как счастливы они!
В одном автобусе такая смесь племен:
Потомок Фридриха
потомком Тэмуджина,
Дочь тюрка
рядом с дочкой армянина,
Чей род в преданьях помнит Вавилон.
Здесь на двухместном —
трое —
по душе
Приятелей.
И кажется, по росту.
Один потомок ссыльных малороссов,
А двое — внуки красных латышей.
И если так уж бдительно считать,
Во мне самом,
коль честно разобраться,
Часть крови греческой
и часть казацкой,
Две части — русской — подарила мать.
Но все мы изъясняемся легко
На языке одном,
собравшись вместе.
И стал нам
русский
кровным языком,
Стал языком доверия и чести.
Наверно, к каждому
приходит в жизни
миг,
Разъединенные соединивший звенья:
Я понял роль твою,
родной язык,
Твое великое предназначенье!
Язык наук
и вольного труда,
Язык страны, достойной уваженья,
Других не унижавший никогда,
Язык сближенья
И язык общенья!
Джемс Паттерсон
МОСКВА
БЕССОННИЦА
Мы все живем,
в грядущее поверив.
Не преходящи в наш
тревожный век
бессонница взметнувшихся
деревьев,
бессонница озер, лесов и рек.
Нам не по нраву
липкая бессонница
вне зоркости души
и вне борьбы,
расслабленности ветреной сторонница,
ненужного фразерства и
гульбы.
А тем из нас, кто мужествен
и стоек,
кто к действию душою прикипел,
покоя не дают
биенье строек,
бессонница
неугомонных дел.
Бессонница у нас иного рода —
ответственна и бдительна она,
поскольку нас взрастившая природа
должна быть
бережно сохранена.
Врагу сопротивлением упорным
ответим, если грянет
грозный час.
Не стоит злоупотреблять снотворным.
Бессонница — предохранитель в нас.
И вынося свой приговор
посредственности,
суля отпор безликости любой,
мерцает в нас
бессонница ответственности
и перед временем
и перед собой.
* * *
Знаю, мама, ты думаешь, наверное,
что холодина тут сейчас неимоверная,
и что затерянный в снегах далеких,
там, где таежные леса стеною высятся,
я — жертва собственного легкомыслия —
на грани воспаленья легких?!
Мне тебя разочаровывать,
мама, жаль,
но февраль в Сибири выдался
не февраль.
Совпадение удивительное,
но к моменту,
как мы в Омск прилетели,
отошло похолодание длительное
и унялись метели.
А дружок мой, сибиряк, аспирант,
уверял, что коль недельки две
сбросить,
было здесь минус пятьдесят,
а теперь только минус восемь.
Белый снег лежит сплошными
сугробинами,
да и люди тут масштабные,
особенные…
Ну а рыси?
Рыси водятся действительно,
но, по правде говоря,
мы ни одной не видели…
Прилетаем мы сегодня
в Домодедово.
Одного лишь только боимся:
Может быть, Сибирь нам скидку сделала
Из гостеприимства?!
* * *
Ты смеялась там, на берегу,
вся светящаяся, кареокая.
И я понимал, что не смогу
в искренней тебе постигнуть многое.
Руки я напрасно простирал,
гладь пруда вблизи казалась глянцевой.
Ветер волосы перебирал
нам проворными своими пальцами.
Доставая камушки со дна,
на тебя поглядывал в смятенье.
И казалось мне, ты создана
из таинственной антиматерии.
И в догадках многое оправдывалось,
тщетно проявлял я осторожность,
а в тебе все явственней
угадывалась
не подвластная земному звездность.
Александр Романов
НОВОСИБИРСК
* * *
